Гай стоял перед ним, в первое мгновение онемевший от бешенства, ,а потом от отвращения. Толстая покрасневшая шея Бруно складками нависала над воротником; казалось, он не столько пьян, сколько ужасно опух, словно какая-то смертельная болезнь раздула все его тело, заполняя даже глазные впадины — так что глаза вылезали у немо из орбит. Бруно смотрел на него этими выпученными глазами, когда Гай подошел к телефону, чтобы вызвать такси.
— Гай, кто это? — шепотом с площадки второго этажа спросила Энн.
— Чарльз Бруно, пьяный.
— Я не пьяный! — неожиданно возразил Бруно. Энн спустилась до половины лестницы, откуда уже могла его видеть.
— Не лучше было бы положить его в гостиной?
— Я не хочу, чтобы он находился здесь! — Гай искал в телефонном справочнике номер телефона таксомоторной фирмы.
— Ш-ш-ш,— зашипел Бруно, как проколотая шина. Гай отвернулся от телефона. Бруно смотрел на него единственным открытым глазом, который казался последним проблеском жизни в распухшем теле, безвольно развалившемся на диванчике. Он что-то бурчал себе под нос.
— Что он говорит? — спросила Энн, приближаясь к мужу.
Гай подошел к Бруно и ухватил его за манишку. Монотонное пьяное бормотание приводило его в бешенство. Гай попытался его поднять. Бруно обслюнявил ему руку.
— Вставай и убирайся! И тогда до него дошло:
— Я скажу ей, я скажу ей! — Полубессознательный налитый кровью глаз по-прежнему смотрел в лицо Хейнсу.— Не выбрасывай меня отсюда, иначе я ей скажу... я ей скажу...
Гай отпустил его и с отвращением отступил.
— Чего он хочет? Что он говорит?
— Я затащу его наверх,— решил Гай. Он попытался взять Бруно на спину, но все усилия оказались тщетными, он не смог поднять безвольное тело. В конце концов снова уложил его на диванчик. Подошел к окну и посмотрел наружу: перед домом не было автомобиля. Бруно словно с неба свалился. Теперь он тихо спал, и Гай, сидя возле него, курил сигарету.
Бруно проснулся около трех часов утра и выпил два виски, чтобы поправить свое самочувствие. Лицо у него раздулось, но если не считать этого, через минуту он выглядел почти нормально. Он очень обрадовался, что находится в доме Хейнсов, хотя не иомнил, как здесь оказался.
— У меня состоялся очередной раунд с Джерардом,— сообщил он с улыбкой.— Трехдневный. Ты читал газеты?
— Нет.
— Замечательный ты парень, не заглядываешь даже в газеты,— тихо сказал он.— Джерард унюхал ложный след. Он подозревает одного моего знакомого, субъекта с крепко замаранной репутацией. Некоего Мэтта Левина. У Мэтта нет алиби на известную ночь. Герберт говорит,
что это, возможно, он. Три дня мне пришлось разговаривать с ними тремя. Похоже на то, что Мэтт вляпался.
— Он заплатит головой?
Бруно, по-прежнему улыбающийся, мгновение колебался.
— Не головой, а просто сядет. На его счету уже имеются два или даже три убийства. Полиция будет довольна, если на этот раз наконец посадит его.— Он вздрогнул и допил остаток виски.
Страшное напряжение, возрастающее с каждой минутой, становилось невыносимым. Гай знал, что оно никоим образом не разрядится, разве что он убьет Бруно или себя... Достаточно взять тяжелую пепельницу, стоящую перед ним, и ударить по этой распухшей роже... Обеими руками он крепко схватил Бруно за плечи.
— Ты наконец уберешься отсюда? Клянусь, я последний раз позволил тебе прийти.
— Нет! — спокойно сказал Бруно, не сделав даже самого легкого движения, не оказывая сопротивления, безразличный к боли и смерти — так же, как тогда, когда они подрались в Лесу.
Гай спрятал в ладонях лицо; под пальцами он чувствовал спазматические судороги.
— Если осудят Мэтта,— прошептал он,— я явлюсь и расскажу всю правду.
— Его не осудят. У них не хватает доказательств. Я только пошутил, браток! — Бруно саркастически улыбнулся ему.— Мэтт им подходит, но факты не сходятся. С тобой наоборот: ты им ие подходишь, хотя факты сходятся. Ты важная персона, Гай. Гляди, что попало мне в руки на прошлой неделе.— Он вытащил из кармана брошюрку.— Очень красиво!
Гай увидел фотографию своего «Универмага в Питтсбурге», эффектно помещенную на траурном черном фоне. Каталог выставки в Музее современного искусства. Он прочитал текст: «Гай Дэниел Хейнс, которому еще не исполнилось тридцати лет, наследник традиций великого Фрэнка