своих усиленных торцовых стен. Наверняка каприз клиента. Гай продвигался вдоль стены с ее внутренней стороны, пока его не испугал треск веток под ногами. «По газону иди быстрее»,— рекомендовал Бруно — наверняка из-за этих сухих веток.
Когда он свернул к дому, какая-то толстая ветка сбила у него с головы шляпу. Гай положил шляпу за пазуху и рукой нащупал в кармане ключ. Когда он бессознательно надел перчатки? Гай набрал в легкие воздуху и пустился почти бегом, легкий и быстрый, как кот. Он столько раз уже это делал, сделает еще один раз, подумал Гай. На краю газона остановился, посмотрел на гараж, к которому вела дугообразная, усыпанная гравием дорожка; потом поднялся по шести ступенькам кухонного крыльца. Дверь открылась тяжело, но гладко, после чего Гай придержал ее изнутри за ручку, чтобы она не хлопнула. Другая дверь, оборудованная английским замком, в первый момент не поддалась и он на секунду опешил, но когда толкнул сильнее, дверь открылась. Хейнс услышал, как в кухне тикают стоящие на столе часы. Он знал, что там есть стол, белая кухонная плита, слева обеденный стол, стулья для прислуги и буфеты, но видел на черном фоне лишь чуть менее черные смутные силуэты. Прошел наискосок к служебной лестнице, считая шаги. «Я бы предпочел, чтобы ты воспользовался парадной лестницей, но там все ступеньки скрипят». Он шагал медленно, скованно, напрягая в темноте зрение, обходя ящики с овощами, хотя не мог видеть их. Подумал, что ведет себя, как помешанный лунатик, и вздрогнул, внезапно охваченный страхом.
«Сначала двенадцать ступенек, пропустишь седьмую. За поворотом два коротких отрезка лестницы... на первом пропустишь четвертую ступеньку, на втором — третью, наверху сделаешь длинный шаг. Ты без труда запомнишь, это как бы синкопированный ритм». Он пропустил четвертую ступеньку на первом коротком отрезке. Сразу за поворотом перед следующим отрезком лестницы было круглое окошко. Гай внезапно вспомнил фрагмент какой-то статьи: «Дом формирует привычки и образ жизни обитателей. Разве ребенок не остановится, чтобы посмот-
реть в окно, прежде чем преодолеть пятнадцать ступенек, ведущих в комнату, где лежат его игрушки?» В десяти футах дальше по левую сторону находится дверь в комнату слуги. «Это довольно далеко, а до этого ты ни с кем не встретишься»,— услышал он голос Бруно, когда проходил мимо темного прямоугольника двери.
Пол едва слышно заскрипел, и Гай мгновенно убрал ногу; подождал несколько секунд и обошел это место. Осторожно взялся за ручку двери, ведущей в холл. Когда открыл ее, тиканье часов, стоящих у подножья парадной лестницы, стало громче, и лишь тогда он сообразил, что слышит его уже несколько секунд. Внезапно со стороны лестницы донесся вздох.
Кто-то вздохнул на лестнице!Часы начали бить! Дверная ручка заскрежетала в его дрожащих пальцах, и он едва не раздавил ее, судорожно сжав кулак. Часы пробили третий раз, четвертый... Быстро закрыть дверь, пока не услышал слуга! Может, поэтому Бруно говорил: «Между одиннадцатью и двенадцатью»? Черт побери! И хуже всего то, что он не взял с собой люгер. Дверь, когда он ее закрывал, загудела: бум-бум. Вспотевший, чувствуя жар, бьющий ему в лицо из-под поднятого воротника пальто, он ждал. Часы били бесконечно. Наконец последний удар!
Гай бдительно прислушивался, пока в тишине и темноте снова не раздалось мерное тиканье. Затем открыл дверь и вошел в холл. «Дверь в комнату отца сразу с правой стороны». Он снова оказался на правильном пути. Наверняка я здесь уже был когда-то, думал он, глядя на дверь в спальню Сэмюеля Бруно, на серый ковер, кремовые напели и мраморный столик на лестничной площадке. В холле был привычный запах, который также показался ему знакомым. Кровь пульсировала у него в висках. Внезапно ему пришло в голову, что отец Бруно наверняка стоит за дверью, так же, как и он, затаив дыхание. Но Гай так долго не дышал, что пожилой человек, если бы хотел с ним потягаться, уже бы умер. Конечно, это глупые выдумки, открывай дверь!
Левой рукой он взялся за дверную ручку, правую автоматически засунул в карман, где лежал пистолет. Ему казалось, чтоон машина, которой не может угрожать никакая опасность,— абсолютно нечувствительная машина. Он был здесь уже много раз, убивал много раз, это всего лишь еще одна игра воображения. Хейнс смотрел на узкую щель приоткрытой двери,