Со вчерашнего дня его нет в живых. Он утонул.
Оуэн поглубже уселся в кресло. Сделал глоток из бокала.
— Откуда нам известно? Этот человек вам признался?
— Я знаю. Я знал уже некоторое время, Поэтому меня мучили угрызения совести. Потому что я его не выдал.— Он Облизал губы. Каждый слог стоил ему многих усилий. Почему он открывает правду так осторожно, дюйм за дюймом? Ведь он себе представлял, как выбросит это из себя на одном дыхании и испытает огромное облегчение.— Поэтому я чувствую себя виновным. Я...— Он замолчал, потому что Оуэн пожал плечами и допил виски. Гай машинально снова наполнил ему бокал.— Поэтому я чувствую себя виновным,— повторил он.— Я должен объяснить вам все обстоятельства. Это очень запутанная история. Понимаете, я познакомился с Чарльзом Бруно в поезде, когда ехал в Меткалф. В июне, незадолго
до трагической смерти Мириам. Я ехал, чтобы развестись.— Он сглотнул слюну. Итак, он сказал то, что до сих пор не говорил никому, сказал добровольно. И эта фраза прозвучала так обыденно, так позорно плоско. Голос у него охрип, словно в горле ему что-то мешало. Он наблюдал за вытянутым смуглым сосредоточенным лицом Оуэна. Оуэн снова положил ногу на ногу, и Гай внезапно вспомнил серые рабочие ботинки из козлиной кожи, на которые он обратил внимание тогда, на допросе у прокурора. Сегодня у Оуэна были коричневые ботинки с резиновыми вставками сбоку.— И тогда...
— Что тогда? — подстегнул его Оуэн.
— Я говорил ему о Мириам. Сказал, что ненавижу ее. У Бруно был замысел идеального преступления. План двойного убийства.
— О Боже,— прошептал Оуэн.
Это «О Боже» напомнило ему Бруно, и Гай внезапно со страхом подумал, что мог бы заманить Оуэна в такую же ловушку, в какую дал поймать себя Бруно, а потом Оуэн поймает следующего, тот снова кого-то — и так до бесконечности будет увеличиваться цепочка пойманных в капкан и преследуемых.— Я совершил ошибку, вступая с ним в этот разговор. Совершил ошибку, откровенничал с посторонним человеком о своих личных делах.
— Он вам обещал ее убить?
— Нет, конечно, нет. Он просто изложил мне свой план. Он был ненормальный. Психопат. Я сказал, что не желаю слушать такие вещи, послал его к черту. Встал и вышел из купе.— Он вспомнил ту минуту, когда убежал из купе Бруно, когда оказался на перроне; у него в ушах стоял лязг закрываемой двери. Тогда он был уверен, что раз и навсегда избавился от него.
— Но вы ему не сказали, чтобы он сделал это?
— Нет. Впрочем, он тоже вовсе не говорил, что сделает это.
— Почему вы не пьете? Почему не садитесь? Флегматичный хриплый голос Оуэна отрезвил Гая.
Комната перестала кружиться вокруг него. Этот голос показался ему твердым отвратительным камнем, крепко сидящим в сухой земле.Он не хотел садиться. Не хотел пить. Тогда в купе Бруно он пил виски. Он не хотел, чтобы конец этой истории был похож на ее начало. Взял в руку бокал
виски с кока-колой, который налил себе только из вежливости. Повернувшись, он увидел, как Оуэн наполняет свой бокал и не прерывает действие, словно демонстрируя, что не делает этого украдкой.
— Ну, да...— пробормотал Оуэн.— Если тот тип был помешанный... Впрочем, суд вынес вердикт, что это, вероятно, был какой-то сумасшедший, верно?
— Да.
— Я понимаю, что вы потом себя глупо чувствовали, но если это был только случайный разговор, как вы утверждаете, то, наверное, нет причин так переживать и упрекать себя.
Гай смотрел на него с недоверием. Неужели для Оуэна это было таким пустячным делом? Может, он не понял?
— Вы понимаете...
— А когда вы обнаружили, что ее убил тот тип? — перебил его Оуэн. Его карие глаза были затуманены от алкоголя.
— Приблизительно через три месяца после смерти Мириам. Но, понимаете, если бы не тот разговор в поезде, Мириам жила бы и поныне...— Он наблюдал за Оуэном, который снова поднес бокал к губам. С отвращением представлял себе тошнотворный вкус этой смеси в широком рту Оуэна. Что этот человек сейчас сделает? Швырнет бокал на пол, схватит его за горло и задушит голыми руками, как Бруно задушил Мириам? В любом случае невозможно, чтобы Оуэн продолжал спокойно сидеть...
Однако шли секунды, а Оуэн не двигался с места.— Я должен был ним сказать это,-объяснял Гай,— поскольку мне кажется, что вы единственный глубоко обиженный человек, единственный, кто получил болезненную рану. Мириам