годы биржевой маклер, был высоким седовласым пожилым мужчиной. Гай не раз думал, что хотел бы иметь такого отца. В особенности Гая восхищала его свобода и невозмутимое спокойствие как в возне и спешке на территории строительства, так и в собственном доме. Гай мечтал стать в старости похожим на Брилхарта. Однако он слишком быстро двигался, всегда был чересчур вспыльчив. А слишком быстрые движения неизбежно отнимают у человека часть собственного достоинства. Однако чаще всего по вечерам он читал, писал длинные письма Энн, или просто шел спать, поскольку вставал ежедневно в пять утра и не раз подолгу работал со сварочным аппаратом, с кельмой в руке, а то и перемешивал раствор для каменщиков. Он знал имена почти всех работников, знал их характеры и оценивал, какие черты помогают, а какие мешают идеальной реализации его образа. «Это как если бы я дирижировал симфоническим оркестром»,— написал он однажды Энн. В сумерки, попыхивая трубкой и отдыхая на краю поля для гольфа, он издали смотрел на четыре белых здания и радовался красоте своего творения. Он убедился, что оно будет красивым, когда увидел первые стропила главного здания, опирающиеся на широко расставленные мраморные пилоны. Универмаг в Питтсбурге изуродовали в последнюю минуту, когда клиент внезапно велел изменить расположение и форму окон. Больничный корпус в Чикаго тоже потерял в его глазах всякую ценность, поскольку карнизы сделали из более темного камня; чем
предусматривал проект. Однако Брилхарт никому не позволял вмешиваться в строительство. Клуб «Пальмира» будет так же идеален по исполнению, каким он был в первоначальной концепции архитектора. Впервые Гай работал с убеждением, что создает идеальное творение.
В августе он поехал на север, увидеться с Энн. Она работала в отделе моделирования одной текстильной фирмы в Манхэттене. Собиралась осенью совместно с коллегой-модельером открыть собственный магазин. Ни один из них двоих не вспоминал о Мириам вплоть до четвертого, последнего, дня, когда они стояли у ручья за домом Фолкнеров и прощались, потому что через минуту Энн должна была отвезти его в аэропорт.
— Думаешь, это сделал Маркмен? — неожиданно спросила она, а когда Гай кивнул головой, добавила: — Ужасно, но я уверена, что это он.
Как-то вечером, вернувшись от Брилхарта в меблированный номер, который он снимал в Палм-Бич, Гай обнаружил, кроме письма от Энн, письмо от Бруно, посланное из Лос-Анджелеса в Меткалф и переадресованное матерью. Бруно поздравлял его со строительством в Палм-Бич, желал успеха и горячо просил ответить. В постскриптуме он добавил:
«Надеюсь, что это письмо вас не рассердит. Я уже много раз вам писал, но не посылал эти письма. Звонил вашей матери, однако она не хотела дать мне адрес. Ручаюсь вам, что нет никаких причин для беспокойства, иначе я бы не дал о себе знать. Кто-кто, но я был бы особенно осторожен! Пожалуйста, ответьте мне поскорее. Вскоре я, наверное, отправлюсь на Гаити. Ваш друг и поклонник
Ч. Э. Б.»Тупая боль пронизала его с головы до пят. Он не мог усидеть один в своем номере. Зашел в ближайший бар и почти бессознательно выпил две рюмки ржаного виски, а потом еще и третью. В зеркале за стойкой он увидел свое загорелое лицо, и ему показалось, что у него в глазах неискреннее, испуганное выражение. Так, значит, это сделал Бруно. Уверенность поразила его, как гром с: ясного неба; он не мог уже дольше сомневаться. До сих пор он был глуп или безумен, не понимал правды, не хотел поверить в столь очевидную катастрофу. Он огляделся, словно ожидал, что стены бара рухнут на его голову. Это сделал Бруно. В пользу чего свидетельствовал постскриптум, где автор явно гордился тем, что благодаря ему друг обрел свободу. Может, поэтому он
отправляется на Гаити? Что Бруно себе воображает? Гай скривился, глядя в зеркало, и быстро опустил взгляд на свои руки, на твидовый пиджак и фланелевые брюки. В голове у него мелькнула мысль, что человек, который вечером снимет с себя эту одежду, будет совершенно не тем, кто надел ее рано утром. Потому что теперь он уже знает. Он не смог бы определить, что с ним, собственно, случилось, но чувствовал, что с этого момента вся его жизнь переменится, что она должна измениться.
Если он знает, что это Бруно, почему же, в таком случае, не отдает его в руки правосудия? Что он чувствует, думая об этом человеке,