Энн,— быстро сказал он,— Бруно тогда в поезде говорил, что желает смерти своего отца. Он не упоминал ни о каких конкретных планах, не назвал ни одной фамилии. Но это меня от него оттолкнуло, и с тех пор я не мог его любить. Я не хотел говорить это
Джерарду, потому что не знаю, убил ли Бруно своего отца или нет. Пусть полиция сама откроет правду, это ее обязанность. Множество невинных людей отправили на виселицу только потому, что кто-то запомнил и повторил слова, которые неосторожно вырвались из их уст.
Может, Энн ему поверила; может, нет; в любом случае он чувствовал, что погиб. Никогда в жизни он не опускался до более подлой лжи, не совершал более никчемного поступка, сейчас, когда собственное преступление взваливал на другого человека. Даже Бруно не стал бы лгать так подло, не повел бы себя по отношению к нему так никчемно. Гай сам себе казался сейчас воплощением лжи и фальши. Он бросил окурок в камин и закрыл ладонями лицо.
— Я знаю, Гай, что ты всегда поступаешь так, как следует,— мягко сказала Энн.
Все в нем было ложью: спокойные глаза, решительно сжатые губы, нервные руки, которые он сейчас опустил и спрятал в карманы.
— Я должен выпить коньяку.
— Ты дрался с Чарльзом тогда в марте? — спросила Энн, стоя у бара.
Не было причины лгать ей и в этом, и все же он не мог сказать правды.
— Нет, Энн.
Ее быстрый взгляд искоса свидетельствовал, что она не поверила. Возможно, она думала, что он подрался с Бруно, желая удержать того от преступления. Наверное, она даже гордилась своим мужем! Неужели судьба хочет, чтобы он всегда находил оправдание, даже если его не ищет? Всегда ли все будет для него так легко? Энн, однако, не удовлетворится. Она будет возвращаться к этому делу до тех пор, пока он наконец все ей не расскажет. Он знал, что сделает это.
Вечером он впервые разжег огонь в камине; первый очаг в новом доме. Энн лежала на ковре перед камином, положив голову на диванную подушку. В воздухе чувствовался меланхолический осенний холод, пробуждающий грусть и одновременно беспокойство. Это было не радостное беспокойство, какое Гай помнил по своей молодости, а лихорадка отчаяния, проистекающая от предчувствия, что он уже миновал верхнюю точку своего пути и теперь будет спускаться вниз. Кто знает, может, это последний поворот. Лучшее доказательство, что он перестал бояться того, что его ждет за этим поворотом. Джерард знает, что они с Бруно познакомились в поезде,
а об остальном догадается. В любой день, поднося в толстых пальцах сигару к губам, он может догадаться и в мгновенном озарении все поймет. Чего еще ждут он и полиция? Иногда у него было впечатление, что Джерард хочет собрать в кучу все, даже самые незначительные факты, все мельчайшие доказательства, чтобы потом внезапно бросить им это в лицо и уничтожить их. Но даже если они меня раздавят, думал Гай, мои творения останутся. И он снова четко осознавал своеобразие и независимость своего духа от тела или даже от разума.
Но допустим, что тайна его и Бруно никогда не обнаружится. Бывали минуты, когда его охватывали страх и отчаяние из-за того, что он сделал, но одновременно он верил в какую-то магическую нерушимость этой тайны. Может, поэтому Гай не боялся Джерарда и полиции? Если никто не обнаружил это, несмотря на их неосторожное поведение, несмотря на разные намеки, какие позволял себе Бруно, очевидно, в этой загадке есть то, что делает ее недоступной для разума других людей.
Энн уснула. Он смотрел на ее гладкий лоб, белый, почти серебристый из-за контраста с блеском огня. Наклонился и прикоснулся губами так нежно, что даже не разбудил. Дал выход внутренним мучениям в словах: «Я тебя прощаю». Он жаждал, чтобы это сказала Энн — только она и никто другой.
На весах его совести чаша вины была тяжелой, как камень; она перевешивала так, что весы зашкаливали, и несмотря на это, Гай по-прежнему безнадежно пытался класть на другую чашу смягчающие обстоятельства, легкие, как перышко. Он совершил преступление, чтобы спасти собственную жизнь. И все же он не мог полностью поверить в этот аргумент. Если он убежден, что в его психике в полной мере присутствует зло, он должен также признать, что в ней существует естественный импульс дать ему выход. И потому время от времени у него возникал вопрос, не нашел ли он в акте убийства что-нибудь приятное, какое-нибудь