к типу девушек с Юга, о которых наверняка говорил Бруно.
— А какова наша жена?
— Довольно красива, осторожно ответил Гай.— Рыжая. Пухловатая.
— Как ее зовут?
— Мириам. Мириам Джойс.
— Гм... Красивая и глупая?
— Она не интеллектуалка. У меня не было желания жениться на интеллектуалке.
— И вы в нее влюбились без памяти, да?
Откуда Бруно это взял? Разве по нему можно это определить? Бруно устремил на Гая внимательный, зондирующий взгляд; он уже не щурил глаза, словно перешагнул через тот этап усталости, когда невозможно сопротивляться сонливости. У Гая было впечатление, что проницательные серые глаза Бруно разглядывают его так уже много часов.
— Почему вы так думаете?
— Вы порядочный человек, ко всему относитесь серьезно. К женщинам вы тоже, наверное, относитесь очень серьезно?
— Что вы имеете в виду? — спросил Гай, но в нем уже поднималась волна доброжелательности к Бруно, который так открыто сказал, что о нем думает. Люди, как правило, этого не любят. Гай знал это по собственному опыту.
Бруно поднял обе руки, повернутые ладонями вверх.
— Что вы имеете в виду? — повторил Гай.
— Сердце на ладони, большие чувства и так далее. Потом вы получаете пинок. Верно?
— Не совсем,— ответил Гай, но его охватила жалость к собственной горькой участи. Он встал, взяв бокал. В жарком купе едва можно было двигаться. Вдобавок вагон раскачивало так, что Гай с трудом удерживался на ногах.
Бруно по-прежнему не сводил с него глаз. Положив ногу на ногу, он покачивал старомодной туфлей и ежесекундно стряхивал пепел с сигареты на тарелку. Недоеденный розовый внутри ромштекс постепенно исчезал под слоем пепла. Гай подозревал, что Бруно относится к нему не так дружелюбно, после того как он сказал, что женат. Но зато с большим любопытством.
— А чем провинилась ваша жена? Путалась с каждым, кто подворачивался?
Непосредственность Бруно все же его раздражала.
— Нет. Впрочем, все это уже в прошлом.
— Но вы все еще являетесь ее мужем. Вы не могли развестись раньше?
Гаю внезапно стало стыдно.
— Мне было безразлично.
— А теперь?
— Теперь она хочет развестись. Вроде бы она ждет ребенка.
— Ага! Поздновато она решилась на развод. Три года гуляла направо и налево, пока наконец кто-то не клюнул.
Именно так, должно быть, обстояло дело, и теперь на ребенка она пытается поймать второго мужа. Откуда Бруно это известно? Вероятно, по неприятному опыту с какой-то женщиной. Гай повернулся к окну. Он не увидел ничего, кроме собственного отражения. Сердце у него готово было выскочить из груди, и он весь дрожал — не только из-за вибрации вагона.
Возможно, думал он, сердце бьется так потому, что до сих пор он никогда никому не рассказывал так много о Мириам. Даже Энн он не рассказал всего того, что уже сейчас знает Бруно. Однако и он не знает, что Мириам когда-то была другой — милой, преданной и очень одинокой, что Гай был ей очень нужен, так как благодаря ему она могла вырваться из дома. Завтра он увидит Мириам. Достаточно будет протянуть руку, и он сможет к ней прикоснуться. Однако мысль о прикосновении к этому чересчур пухлому телу, которое он когда-то любил, была для него невыносима. Возвратилось чувство поражения и беспомощности.
— Почему ваш брак сложился так плохо? — мягко спросил Бруно почти у самого его уха.— Я к вам испытываю дружеские чувства, и поэтому мне в самом деле интересно. Сколько ей было лет, когда она за вас вышла?
— Восемнадцать.
— И она сразу начала вам изменять?
Гай мгновенно обернулся, словно собирался защищать свою жену.
— Вы считаете, что женщины ничем другим не занимаются?
— Но она вам изменяла?
Гай отвернул лицо, раздраженный и одновременно пораженный догадливостью Бруно.
— Да.— Короткое слово прозвучало отталкивающе в его собственных ушах.
— Мне знаком этот тип рыжих девиц с Юга,— заявил Бруно, ковыряя вилкой шарлотку.
Гай снова осознал, что совершенно зря стыдится. Зря, поскольку ничто из того, что сделала или сказала Мириам, не могло поразить или возмутить Бруно. Его явно ничто не удивляло, чужие прегрешения только обостряли его любопытство. Бруно смотрел на свою тарелку с выражением несмелой радости.
— Брак! — вздохнул он.
В подсознании Хейнса тоже засело это навязчивое слово: «брак!» Для него оно звучало торжественно, казалось по своей природе таким же достойным уважения,