их блеском. Гай прищурил глаза и насупил брови, вспоминая в этот момент, что белый шрам на одной из них — след борьбы с лесной чащей — будет теперь всегда заметен. Он пнул какой-то камень. Пусть Энн считает, что причина его решения — подавленность, охватившая его после окончания строительства «Пальмиры». Пусть думает, что хочет.
— Прости меня, Гай.
— Ты просишь прощения? Она подошла ближе.
— Мне кажется, я знаю, что тебя так угнетает. Он не вынул руки из карманов.
— О чем ты говоришь?
Она довольно долго молчала, прежде чем ответила:
— Думаю, что все это, твое плохое настроение со времени строительства в Палм-Бич... имеет связь с Мириам... хотя ты, вероятно, сам себе в этом не отдаешь отчета.
Он неожиданно вздрогнул.
— Нет-нет, это не имеет с тем ничего общего! — сказал он искренне, но его голос прозвучал фальшиво. Он запустил пальцы в волосы и откинул прядь волос со лба.
— Послушай, Гай,— тихо, но отчетливо сказала Энн,— возможно, ты не желаешь брака со мной так сильно, как тебе кажется. Если в этом частичная причина твоей подавленности, скажи прямо; мне будет легче перенести это, чем мысль о том, что ты хочешь поступить на место. Если бы ты предпочел отложить свадьбу... или вообще отменить... я вынесу это.
Она была полна решимости, возможно, уже давно. Он чувствовал эту решимость за ее абсолютным спокойствием. Сейчас самый подходящий момент, чтобы от нее отказаться. Новая рана позволила бы, возможно, забыть о ране совести.
— Эй, Энн! — крикнул с порога кухни мистер Фолкнер.— Возвращайся! Мне нужна мята!
— Сейчас возвращаюсь, папа! — крикнула она в ответ.— Что скажешь, Гай?
Язык у него прилип к нёбу. Он думал: она солнце в моем темном лесу — но не мог этого сказать и лишь, запинаясь, выдавил из себя:
— Я не могу...
А я нуждаюсь в тебе больше, чем когда-либо, потому что нужна тебе больше, чем когда-либо.— Она сунула ому в руки пучок мяты и сердечника.— Отнеси это отцу, Хорошо? Выпей с мим. Мне нужно переодеться.— Она повернулась и направилась к дому — не очень быстро, однако настолько, чтобы Гай не пытался ее догнать.
Он выпил несколько мятных коктейлей, которые мистер Фолкнер готовил по старинному рецепту, наливая заранее, за сутки, в несколько бокалов виски, кладя сахар и мяту, чтобы напиток лучше настоялся. Часто он спрашивал будущего зятя, доводилось ли тому где-либо пить коктейль лучше. Гай прекрасно отдавал себе отчет в том, до какой степени понизилась его напряженность, но напиться пьяным не мог. Он пытался много раз, однако всегда попросту заболевал.
В какой-то момент, когда он сидел с Энн на террасе, ему показалось, что он ее знает не лучше, чем в тот день, когда впервые приехал в этот дом и когда его внезапно охватило радостное, горячее желание завоевать ее лю-
бовь. Однако Гай вспомнил, что в ближайшее воскресенье состоится их свадьба, что их ждет дом в Элтоне и что он уже испытал с Энн много счастья. Он мечтал заботиться о ней, совершить какой-нибудь необычный поступок, который доставил бы ей удовольствие. Подумал, что это самое радостное и самое стоящее из всех его стремлений. А поскольку Гай способен так чувствовать, н, возможно, найдет выход из создавшегося положения, му придется победить какую-то часть своей индивиду-льности, не уничтожая, однако, ни всего себя, ни Бруно, и собственную работу. Если он одержит победу над этой частицей своей индивидуальности, он сможет быть таким, каким является в данную минуту.

Глава XXXI
Однако слишком много было щелей, сквозь которые эта вторая индивидуальность могла вторгнуться в ту, что он хотел уберечь; слишком много форм могло принимать вторжение: достаточно было определенных слов, звуков, света, движений. Иногда даже в минуты бездействия и отрыва от других впечатлений он внезапно слышал внутренний крик триумфа, который его потрясал и приводил в ужас. Свадьба, к которой готовились с таким старанием, такая торжественная, такая чистая в белизне кружев, с такой радостью ожидаемая всеми, казалась актом самого ужасного мошенничества, какой он мог бы совершить. И чем ближе была эта дата, тем отчаяннее Гай метался в растерянности: не отменить ли все это. До последней минуты он боролся с собой, чтобы просто-напросто не удрать.
Роберт Тричер, приятель еще со времен работы в Чикаго, поздравил его по телефону и спросил, можно