в субботу днем в Хэмпстеде на Лонг-Айленде и вместе пойти на собачью выставку. Если Бруно написал, она должна в субботу утром получить это письмо, думал он. Но вероятнее всего, она его не получила. Он был уверен в этом, когда увидел, как Энн ждет его в автомобиле, потому что она приветствовала его таким же, как всегда, веселым жестом. Спросил, хорошо ли она развлекалась накануне вечером на дне рождения своего кузена Тедди.
— Мы прекрасно повеселились. Гости вообще не хотели расходиться. В конце было уже так поздно, что я переночевала у них. Даже не успела заскочить домой, чтобы переодеться.
Автомобиль тронулся с места и через узкие ворота выехал на шоссе. Гай стиснул зубы. Значит, письмо наверняка ждет ее у нее в комнате. В эту минуту он был почти уверен, что так оно и есть и что он уже не сможет остановить развитие событий. Чувство бессилия парализовало его так, что он почти онемел.
Идя рядом с Энн между шеренгами собак, он лихорадочно думал, что ей сказать.
— У тебя были новости от фирмы «Шоу»? — спросила она.
— Нет.— Он смотрел на какую-то нервничающую таксу и почти не слышал, как Энн рассказывает о другой таксе, принадлежащей кому-то из ее родственников.
Она еще не знает, думал он, но что из того, что сегодня она не знает; это вопрос времени, нескольких часов или, возможно, нескольких дней — и она все узнает. Собственно, что она узнает? Он постоянно задавал себе этот вопрос и вспоминал один и тот же ответ, не понимая, ищет в нем успокоения или новых страданий. Так, значит, Энн узнает, что летом в поезде он познако-
мился с человеком, который потом убил его жену, и что он согласился на это убийство. Так представит дело Бруно и добавит несколько подробностей, чтобы придать правдоподобие своей версии. Мог бы этот разговор в поезде, если бы Бруно лишь слегка его исказил, показаться судьям равнозначным совместному составлению плана преступления? Внезапно он вспомнил часы, проведенные в купе Бруно, в этом миниатюрном аду, так отчетливо, словно это происходило вчера. Все, что он говорил, продиктовала ему ненависть — та самая малодушная ненависть к Мириам, что и тогда в Мексике, когда он гулял с Энн по парку. Энн сердилась на него не за то, что он говорил, а за ту ненависть, которую он взрастил в своем сердце. Ненависть тоже тяжкий грех. Иисус Христос ее запрещает, так же, как вероломство и убийство. Ненависть — это зачаток всего зла. Вынес бы христианский суд вердикт, что он, по крайней мере отчасти, виновен в смерти Мириам? Энн тоже вынесла бы ему такой приговор?
— Энн,— перебил он ее на полуслове. Нужно ее подготовить, думал он. А я должен наконец знать...— Если бы кто-то меня обвинил в том, что я способствовал смерти Мириам...
Она остановилась и изумленно посмотрела на него. Ему казалось, что мир вокруг замер и они вдвоем стоят в его мертвом центре.Ты способствовал?.. О чем ты говоришь, Гай?Кто-то его толкнул. Они мешали людям, торча посреди дороги.
- Ни о чем. Просто, если бы кто-то меня обвинил... Энн не могла найти слон.
— Просто, продолжил Гай, если бы кто-то меня обвинил... Я хочу знать. Уели бы меня необоснованно обвинили. Это что-то изменило бы?Он хотел спросить: ты бы все равно стала моей женой? Однако не мот произнести этого отчаянного умоляющего вопроса.
— Почему ты это говоришь, Гай?
- Потому что хочу знать, только поэтому!
Она ткнула сто и бок, чтобы они не мешали движению.
— Скажи, Гай, тебя кто-нибудь обвиняет?
— Нет! — возразил он. Он был сконфужен и раздосадован.— Но допустим, что кто-то попытался бы на меня взвалить...
Она смотрела на него, и он видел на ее лице выражение разочарования, удивления, недоверия — как всегда, когда он говорил или делал что-нибудь со зла, от горечи, которую Энн не одобряла и не понимала.
— Ты предвидишь что-то такое? — спросила она.
— Нет, я просто хочу знать! — Он нетерпеливо ждал ее ответа; ему казалось, что вопрос, который он задал, так прост.
— В такие минуты, как эта, у меня впечатление, что мы с тобой совершенно чужие люди,— спокойно сказала она.
— Извини! — прошептал он. Ему казалось, что Энн перерезала невидимую связывающую их нить.
— Ты неискренне просишь прощения, потому что потом вовсе не исправляешься.
Она смотрела ему прямо в лицо и говорила спокойным тихим голосом, хотя ее глаза наполнялись слезами.
— Ведь точно так