как понятия «святость», «любовь», «грех». Оно ассоциировалось с пухлыми кирпично-красными губами Мириам, когда она говорила: «Почему я должна специально стараться для тебя?»; с глазами Энн, когда, высаживая перед домом крокусы, она поднимала к нему голову и откидывала волосы со лба. И снова с Мириам, с ее идеально круглым, усеянным мелкими веснушками лицом, с жестом, с каким она отвернулась тогда от узкого высокого окна в их чикагской квартире, чтобы посмот-
реть ему прямо в лицо — как всегда, когда хотела солгать; наконец с темной продолговатой головой Стива и его нахальной улыбкой. Воспоминания наваливались сейчас так навязчиво, что Гаю хотелось вытянуть руку, чтобы оттолкнуть их. Та комната в Чикаго, где разыгралась решающая сцена... Он чувствовал ее запах, духи Мириам, тепло, излучаемое окрашенными калориферами. Впервые за несколько лет Гай стоял, пассивно глядя на возникшее перед ним лицо, не пытаясь его отдалить, чтобы оно снова стало неясным розовым пятном. Что будет, если он поддастся этой волне воспоминаний? Мобилизует ли это его перед встречей с Мириам или ослабит его сопротивление?
— Я серьезно спрашиваю, что, собственно, случилось.— Голос Бруно доносился как бы издалека.— Вы можете мне сказать? Меня это действительно интересует.
Что случилось? Появился Стив. Взяв бокал, Гай снова вспомнил тот день в Чикаго. Образ в открытой двери, похожий на черно-белую фотографию. Тот день, когда он застал их в квартире, непохожий на другие дни, со своим собственным цветом, вкусом, звуком, своим собственным миром — словно какое-то ужасное произведение искусства. Как историческая дата, тот день неизменно торчал в потоке времени. А может, наоборот, двигался вместе с потоком, так, чтобы Гай никогда не мог от него освободиться? Ведь сейчас тот день стоит у него перед глазами не менее отчетливо, чем окружающая его действительность. Хуже того, его подмывает рассказать все Бруно, незнакомцу в поезде, человеку, который готов сочувственно выслушать эту историю и завтра о ней забыть. Однако это не обычный незнакомец в поезде. Бруно достаточно жестокий и испорченный молодой человек, чтобы понять историю его первой любви. Стив был лишь случайно обнаруженным объяснением многих ранних подозрительных событий, вовсе не первым партнером, с которым Мириам ему изменила. Однако впервые в тот день гордость двадцатилетнего мужа была так явно уязвлена. Тысячи раз он наедине переживал в памяти ту типичную историю коварства, такую глупую и вместе с тем драматичную, даже немножко смешную из-за того, что она была такой глупой.
— Я от нее слишком много ожидал, впрочем, без всяких оснований,— сказал он, стараясь говорить легким тоном.— Она любила, чтобы ее обожали. Думаю, до конца своей жизни она будет флиртовать, независимо от того, кто будет ее партнером.
— Я знаю этот тип вечной гимназистки! — Бруно махнул рукой.— Она даже не умеет прикидываться, что принадлежит другому мужчине.
Гай посмотрел на него. На этот раз Бруно ошибался. Мириам определенное время принадлежала ему. В эту минуту он решил не вверять Бруно всю свою историю, пристыженный, что уже и так много рассказал. Впрочем, Бруно не настаивал, он словно перестал интересоваться этим делом. Сгорбившись над тарелкой, он спичкой рисовал в густом соусе какие-то каракули. В профиль его рот с опущенными уголками губ, запавший между носом и подбородком, выглядел, как рот старика. Казалось, он выражает презрение ко всем человеческим историям, недостойным внимания.
— Такие женщины притягивают мужчин, как мусорная куча — мух,— пробормотал он.

Глава II
Этот шокирующий афоризм вырвал Гая из задумчивости.
— У вас, видать, тоже имеется кое-какой неприятный опыт,— сказал он. Трудно, однако, было представить себе Бруно, переживающего любовные разочарования.
— Нет, но у моего отца была подобная девушка. Тоже рыжая. Карлотта.— Он поднял взгляд: ненависть к отцу, как шип, пробила алкогольный дурман.— Красиво, да? Именно такие мужчины помогают женщинам этого типа заниматься своим гнусным ремеслом.
Карлотта. Гай тут же понял, почему Бруно с таким отвращением говорил о Мириам. Здесь наверняка был ключ ко всей его индивидуальности, это объясняло ненависть, которую он испытывал к отцу, и запоздалую зрелость.
— Есть два сорта мужчин! —громовым голосом заявил Бруно.
Гай увидел в узком настенном