служащие здоровью и лечению. Внезапно он осознал, что до сих пор не сказал Энн об этой больнице, вот почему работа кажется ему чем-то столь нереальным. Не работа, а Энн является для него зеркалом действительности. Но почему, собственно, он ничего не сказал ей об этом проекте?
Надо немедленно приниматься за работу, однако он уже чувствовал тот прилив энергии, который теперь каждый вечер гнал его в город, где он тщетно пытался исчерпать ее в долгих и бесцельных хождениях по улицам. Эта энергия приводила его в ужас. Гай не мог найти ей соответствующего применения, и иногда ему приходило в голову, что выходом, возможно, могло бы быть самоубийство. Но где-то в глубине сознания он чувствовал, что вопреки собственной воле все еще очень крепко держится за жизнь.
Гай подумал о матери, и ему показалось, что уже никогда он не сможет ей позволить его поцеловать. Он помнил, как в детстве она учила его, что все люди добры, потому что у каждого есть душа, а душа всегда безупречно добра. Зло, говорила мать, это только внешняя шелуха. Он верил в это даже после того, как обнаружил измену Мириам, когда хотел убить ее любовника Стива. Верил также тогда, в поезде, когда читал Платона. В его психике из двух лошадей, тянущих колесницу, вторая всегда была такой же послушной, как и первая. Но любовь и ненависть, думал он сейчас, добро и зло живут рядом
в человеческом сердце не в разных пропорциях — в зависимости от индивидуальности, а в каждом океан того и другого. Достаточно поискать частичку зла или добра, и они найдутся в полной мере, если соскрести верхний слой. У каждой вещи есть своя точная противоположность; против каждого решения говорит какой-нибудь столь же серьезный аргумент; каждого зверя в природе сопровождает другой зверь, который его уничтожает; мужскому началу противостоит женское; каждому негативу соответствует позитив. Расщепление атома было единственным актом настоящей деструкции, нарушением всеобщего закона единства. Нет ничего, что бы не было связано со своей противоположностью. Существовало бы в здании пространство, если бы его не ограничивали какие-то предметы? Материя и энергия, покой и движение, которые раньше считали противоположностями, стали в свете нового знания единством.
Бруно, он и Бруно. Каждый из них есть то, чем другой быть не хотел, каждый представляет отвергнутую другим личность — все то, что тот, другой, как ему кажется, ненавидит и что, возможно, в глубине своей личности любит.
У Хейнса в голове промелькнуло подозрение, что он сошел с ума. Но помешательство часто граничит с гениальностью. Какую серую жизнь ведет большинство людей! Посредственности — как рыбы, держащиеся только мелей, избегающие глубин.
Нет, дуализм охватывает нею природу, вплоть до ничтожных протонов и электронов в маленьком атоме. Ученые работают сейчас над расщеплением электрона, но, может, им это не удастся, потому что этими экспериментами руководит вера в единственную правду — в то, что у каждой вещи есть своя противоположность. Никто не знает, электрон это материя или энергия. Возможно, Бог и сатана танцуют, взявшись за руки, вокруг каждого электрона...
Он бросил сигарету В мусорную корзину, но не попал. Ему пришлось наклониться И поднять окурок. Бросая его с близкого расстояния, он заметил в корзине смятый листок, на котором сегодня ночью написал одно из множества своих безумных признаний в преступлении. Вид этой бумажки вернул его к действительности, которую он с отвращением осознал: Бруно, Энн, эта комната, последняя ночь, завтрашнее совещание в отделе больничного дела.
Около полуночи Хейнса охватила сонливость. Он встал из-за письменного стола и осторожно вытянулся на кровати, не имея смелости раздеться, чтобы не всполошить капризный сон.
Ему снилось, что его разбудило в темноте чье-то медленное приглушенное дыхание, которое он всегда слышал, когда старался уснуть. На сей раз звук доносился не изнутри комнаты, а из-за окна. Кто-то взбирался по стене дома. Высокая фигура в широкой пелерине, напоминающей крылья летучей мыши, внезапно прыгнула в комнату.
— А вот и я,— спокойно сказал ночной гость. Гай вскочил с постели, готовый к бою.
— Кто это? — спросил он, зная, что это Бруно. Бруно скорее защищался, чем боролся с ним. Если бы Гай применил всю свою силу, он мог бы положить его на лопатки, пригвоздить к полу,