стало затрудненным. Грудь сжало, он не мог наполнить легкие достаточным количеством воздуха.
И у него не было ингалятора.
Более того, он оставался наполовину парализованным, а потому не мог сесть, как положено, и сейчас скорее лежал, привалившись к дверце. Использовать же мышцы груди и шеи для того, чтобы выжимать из легких воздух, он мог лишь в более вертикальном положении.
И на этом его беды не закончились. Попытка выпрямиться привела к тому, что он сполз еще ниже. Собственно, цеплялся за самый краешек сиденья. Ноги согнулись, переплелись, уползая в пространство под приборным щитком, зад завис над полом перед передним сиденьем, от талии до шеи он лежал на этом самом сиденье, и лишь голова касалась спинки.
Он чувствовал, как сжимаются дыхательные пути.
В легких свистело, он жадно хватал ртом воздух, что-то проникало внутрь, наружу выходило меньше. В дыхательном горле появилось знакомое сваренное вкрутую яйцо, камень, блокирующий проход.
Он не мог дышать, лежа на спине.
Не мог дышать. Не мог дышать.
Молох нажал на педаль тормоза.
Автомобиль сначала занесло, потом завертело.
На служебном ответвлении дороги, навстречу Корки бежали Роман Каствет, которого он убил и похоронил под белой простыней в морге, в комнате для неопознанных трупов, Нед Хокенберри, жаждущий вернуть медальон с третьим глазом, анорексичная Бриттина Дауд, такая же голая и костлявая, как в тот момент, когда он оставил ее на полу, и Мик Сакатон в пижаме с Бартами Симпсонами.
Ему следовало бы понять, что это миражи, смело проехать сквозь них, но он никогда не видел ничего подобного, представить себе не мог, что такое возможно. Они же не были прозрачными, казались такими же реальными, как каминная кочерга или мраморная лампа с бронзовыми украшениями.
Тормозя, он слишком сильно нажал на педаль, возможно, сам того не ведая, крутанул руль. «Бьюик» так быстро завертело, что пистолет соскользнул с колен Корки на пол у его ног, а голова с такой силой ударилась о боковое стекло, что могла и треснуть.
Во время поворота на триста шестьдесят градусов его четыре жертвы никуда не делись, так и висели перед лобовым стеклом, тянулись к нему, и из груди Корки вырвался крик, слишком писклявый для Робина Гудфело. Один, два, три, четыре разъяренных покойника бились о лобовое стекло, о боковое стекло, стремясь добраться до него, но в самый последний момент взорвались, все-таки оказавшись миражами, сотканными из воды и теней, фонтанов брызг, отбрасываемых колесами, улетели, исчезли.
Поворот на триста шестьдесят градусов замедлил, но не остановил «Бьюик». Он повернулся еще на девяносто градусов и столкнулся с одним из деревьев, посаженных вдоль дороги. При контакте дверца со стороны пассажирского сиденья распахнулась, а лобовое стекло разлетелось вдребезги.
Смеясь в лицо хаосу, Корки наклонился к рулю, опустил руку на пол, пытаясь нащупать пистолет. Вскоре пальцы сжали рукоятку, и он уже поднял «глок», чтобы пристрелить мальчишку.
Но тут в скрежете металла открылась дверца со стороны водителя, и Этан Трумэн попытался схватить Корки, поэтому, вместо того чтобы всадить пулю в мальчишку, он выстрелил в мужчину.

***

Подбежав к «Бьюику» в момент столкновения последнего с деревом, Этан ударил пистолетом по крыше и оставил его там, потому что не хотел стрелять в кабину, где на линии огня мог оказаться Фрик. Отчаянно рискуя, он дернул покореженную дверь и потянулся к водителю. Тот наставил на него пистолет, и Этан не только увидел дульную вспышку, но и в нос ударил ее запах.
Этан не ощутил никаких последствий выстрела, возможно, потому, что думал только об одном: обезоружить похитителя, независимо от того, ранили его самого или нет.
А уж отбросив оружие в темноту, попытался вытащить мерзавца из кабины. Но мерзавец вылез сам и всем телом врезался в Этана. Оба упали, Этан оказался внизу, ударился головой о кварцит, которым мостили дорогу.

***

От удара, распахнувшего дверцу, Фрик окончательно сполз с сиденья, выпал из «Бьюика» на залитую дождем мостовую. Оказался на спине, в самом худшем из положений при приступе астмы.
Дождь слепил глаза, но его куда больше волновала не эта помеха для зрения, а красноватый отсвет, который начал окрашивать ночь, превращая капли в рубины.
Мысли его были под стать зрению, слишком мало кислорода поступало в мозг, но