из черной пластмассы.
В квартире властвовали два цвета: белый и черный.
Этан написал «ДЯДЯ ДЖОРДЖ УМИРАЕТ» и вновь притормозил, словно даже такое простое послание давалось ему с трудом.
Доносящаяся из телевизора музыка набирала ход, готовя зрителя к одной из кульминационных сцен. Показывали детектив, снятый в сороковых, может, в тридцатых годах.
Райнерд продолжал копошиться в кухонных полках.
А здесь два голубя столкнулись в полете. Там сова сидела, широко раскрыв глаза, словно потрясенная увиденным.
Снаружи к дождю вновь прибавился ветер. Барабанная дробь дождя привлекла внимание Этана к окну.
Из кухни донеслось шуршание пакета для чипсов.
«ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗВОНИ МНЕ», - написал Этан.
Райнерд вернулся в гостиную.
- Если уж ты вынужден есть чипсы, то хуже этих нет, потому что в них больше всего масла.
Этан повернулся к нему и увидел пакет гавайских чипсов. Райнерд засунул в него правую руку.
Одного взгляда на пакет, надетый, как перчатка, на руку яблочного человека, хватило, чтобы понять: что-то тут не так. Конечно, он мог залезть в пакет за последними чипсами, но напряженность, которая чувствовалась в Райнерде, предполагала другое.
Остановившись за диваном, в каких-то шести ярдах от Этана, Райнерд спросил:
- Ты работаешь на Лицо, не так ли?
Этан изобразил изумление.
- На кого?
Когда рука появилась из пакета, пальцы сжимали рукоятку пистолета.
Как частный детектив, получивший лицензию, и охранник с соответствующим сертификатом, Этан имел право носить оружие. Да только редко вспоминал об этом, конечно, если не охранял Ченнинга Манхейма.
А Райнерд держал в руке пистолет калибра 9 мм.
В это утро, встревоженный глазом в яблоке и волчьей ухмылкой мужчины, заснятого на видеопленку, Этан надел наплечную кобуру. Он полагал, что оружие ему не понадобится, чувствовал себя неловко, вооружаясь без весомой причины. Теперь он возблагодарил Бога за то, что не приехал безоружным.
- Я не понимаю, - он попытался изобразить как недоумение, так и страх.
- Я видел твою фотографию, - пояснил Райнерд. Этан глянул на распахнутую дверь, коридор за ней.
- Мне без разницы, кто что видит или слышит. Все кончено, не так ли? - добавил Райнерд.
- Послушайте, если мой брат Джордж чем-то разозлил вас… - Этан старался выиграть время.
Но Райнерд, похоже, решил покончить с досужими разговорами. И едва Этан отбросил блокнот и потянулся за «шоком», который скрывала куртка, яблочный человек выстрелил ему в живот.
На мгновение Этан не почувствовал боли, но только на мгновение. Его отбросило на спинку кресла, он вытаращился на хлынувшую кровь. Потом началась агония.
Он услышал первый выстрел, но не второй. На этот раз пуля пробила грудь.
И в черно-белой квартире все почернело. Этан шал, что птицы по-прежнему сидят на стенах, наблюдая, как он умирает. Даже почувствовал, как в полете вдруг замерли их крылья.
Он услышал, как что-то задребезжало. Понял, что это не дребезжание стекла под напором ветра и дождя, а его собственный хрип, вырывающийся из горла.
Никакого Рождества для Этана Трумэна.

Глава 3

Этан открыл глаза.
Мимо, на слишком большой скорости для улицы, застроенной жилыми домами, промчался вишнево-красный «Феррари Тестаросса», подняв с мостовой волну грязной воды.
В боковом стекле «Экспедишн» многоквартирный жилой дом вдруг расплылся, его пропорции исказились, как случалось в кошмарных снах.
Этан дернулся, словно от удара электрическим током, вдохнул с отчаянием тонущего. Каким же сладким, свежим и чистым показался ему воздух. Он шумно выдохнул.
Никакой раны в животе. Никакой раны в груди. Волосы сухие, на них не упало ни капли дождя.
Сердце колотилось, колотилось, как кулак сумасшедшего, барабанящий в обитую мягким материалом дверь одиночки с обитой мягким материалом стенами.
Никогда в жизни Этан Трумэн не видел такого ясного, такого четкого, такого реального кошмара, со множеством мельчайших подробностей, как только что приснившийся ему визит в квартиру Райнерда.
Он посмотрел на часы. Если и заснул, то сон этот занял не больше минуты.
Не мог он столько увидеть во сне за одну минуту. Никак не мог.
Дождь смыл остатки грязи с ветрового стекла. Отделенный от него пальмами, с крон которых лилась вода, многоквартирный дом ждал, уже более не расплываясь перед глазами, но теперь навеки став непохожим на все другие дома.
Откинувшись