неразборчивые.
Он словно поймал передачу далекойрадиостанции, на которую накладывались атмосферные помехи, вызванные, скажем, грозой. Гак же мог звучать голос вне времени, а может, сигнал, посланный, к примеру, обитателями ночной стороны Сатурна.
Он не помнил, как наклонился вперед. Не помнил, как его руки соскользнули с подлокотников, когда он упирался локтями в колени. Однако сидел в такой вот не самой удобной позе, прижав обе руки - одна сжимала трубку - к голове, как человек, которого мучают угрызения совести или согнуло отчаяние, вызванное получением каких-то ужасных новостей.
И хотя Этан изо всех сил пытался разобрать слова далекого абонента, смысл их ускользал от него, такой же неуловимый, как тени облаков, проецируемые лунным светом на холмистый ландшафт.
И действительно, когда он напрягал все силы, чтобы найти значение этих, возможно, слов, они полностью растворялись в статических помехах. Он подозревал, что голос зазвучал бы сильнее, а слова стали бы более ясными, если бы он расслабился, но не получалось. И хотя он прижимал трубку к голове с такой силой, что болело ухо, он ничего не мог с собой поделать, потому что боялся: стоит ему хоть чуть-чуть отвлечься, как слона прозвучат ясно, а он их пропустит.
Впрочем, монотонным голос не был. И хотя сами снова оставались загадкой, Этан уловил в голосе неотложность и мольбу, а еще, возможно, тоску и грусть.
Решив, что он уже минут пять безуспешно пытается
выудить слова из моря статических помех и молчания, Этан посмотрел на наручные часы. 12:26. Он просидел на телефоне полчаса.
Так долго и с силой прижатое к телефонной трубке ухо горело и пульсировало. Шея болела, руки затекли.
Удивленный и где-то сбитый с толку, Этан выпрямился. Его никогда не гипнотизировали, но он решил, что именно такие ощущения испытывает человек, окончательно выходя из транса.
С неохотой он положил трубку на рычаг.
Скорее всего, он слышал лишь намек на голос пустоты, намек, а может, слуховую иллюзию. И однако он вслушивался в него столь же яростно, как оператор гидролокатора субмарины вслушивается в пиканье своего прибора, чтобы уловить тот момент, когда приближающийся боевой корабль противника начинает сбрасывать глубинные бомбы.
Он не понимал, что делал. И почему.
И хотя в комнате не стояла тропическая жара, Этан рукавом рубашки стер со лба пот.
Он ожидал, что телефон зазвонит вновь. И подумывал о том, что лучше бы не снимать трубку.
Мысль эта встревожила его, потому что была ему чуждой. Почему не снимать трубку со звонящего телефонного аппарата?
Взгляд его прошелся по шести подаркам Райнерда, но остановился на трех маленьких колокольчиках из машины «Скорой помощи», в которой его никуда не везли.
Телефон не звонил две минуты, три, и тогда Этан включил компьютер и вновь вызвал на экран список телефонных звонков. Последним значился его звонок в отель, когда он попросил соединить его с Данни Уистлером.
Следовательно, звонка по его линии, продолжительностью в полчаса, компьютерная система не зарегистрировала.
Такого просто не могло быть.
Он смотрел на экран, думая о звонках по линии Фрика, об извращенце с тяжелым дыханием. Да, он поспешил отмести историю мальчика.
Бросив взгляд на телефонный аппарат, Этан увидел, как вспыхнула индикаторная лампочка на линии 24.
Звонок коммивояжера. Неправильно набранный номер. Или…
Чтобы удовлетворить свое любопытство, он бы мог подняться на третий этаж, где в отдельной комнате, за синей запертой дверью, стоял автоответчик, обслуживающий линию 24. Но, входя в эту комнату, он автоматически становился безработным.
Для Мин ду Лака и Ченнинга Манхейма комната за синей дверью была святилищем. И посторонним вход туда категорически воспрещался.
При чрезвычайных обстоятельствах Этан имел право использовать свой ключ-отмычку по всему дому. И только упомянутую выше синюю дверь открыть этим ключом он не мог.

***

Компания ангелов, приятный запах хвои, мягкость и уют огромного кресла не смогли убаюкать Фрика.
Он выбрался из кресла, направился к ближайшим полкам с книгами, выбрал роман.
В свои десять лет он читал книги, рекомендуемые шестнадцатилетним. И не гордился этим, потому что по собственному опыту знал, что большинство шестнадцатилетних - не вундеркинды, возможно, по той простой причине, что никто и не ждал от них ничего удивительного.
Даже