тряхнул головой, отчего часть каши свалилась на пол, но глаз от жены так и не отвел.
– Открывал дверь? Кому? Незнакомцу? Я что, чокнутый? – Он указал на Ливу. – Вот она – чокнутая.
– Я покажу тебе, чокнутая, – завопила супруга и шмякнула мужа апельсином по голове.
Станис заорал: "А-а-а!", а я быстро ретировался и закрыл за собой дверь.
Я стоял в коридорчике с конвертом в руках и ощущал резкий прилив страха где-то в желудке, хотя точно определить его причину не мог.
"Да ну?" – спросил внутренний голос.
Этот конверт. Записка "Привет". Бамперные наклейки.
Тебе ничто не угрожает, успокаивал голос. По крайней мере, открыто. Всего лишь слова на бумаге.
Я открыл дверь и вышел на крыльцо. В школьном дворе напротив перемена полностью вступила в свои права: монахини охотились за детьми на площадке для "классиков", какой-то мальчик дергал за волосы девочку, очень похожую на Мэй, с ее манерой стоять, чуть склонив голову набок, будто ожидая, что ветерок нашепчет ей какой-то секрет. Когда мальчишка дернул ее за волосы, она вскрикнула и стала шлепать себя ладонями по затылку, будто на нее напали летучие мыши, что побудило мальчика поспешно ретироваться и влиться в толпу сверстников. Девочка же умолкла, одиноко и смущенно поглядывая вокруг, а мне захотелось пересечь улицу, найти сорванца и хорошенько оттягать его за волосы, чтобы он тоже ощутил одиночество и смущение, хотя, признаюсь, сам я в его возрасте проделывал подобное сотни раз.
Думаю, мой порыв объяснялся возрастными изменениями, взглядом в прошлое, где было так мало "невинной" агрессии в отношении детей, и уверенностью в том, что каждая, даже небольшая, боль оставляет рубцы и портит все чистое и ранимое в ребенке.
А может быть, у меня сегодня просто плохое настроение.
Я взглянул на конверт в руке, и что-то подсказывало мне, что я не настроен принимать слишком близко к сердцу то, что там написано, если даже открою его. Но я ошибся. И когда я прочитал послание, то тут же оглянулся на парадную дверь, на ее внушительное, тяжелое дерево и толстое стекло, окаймленное проводком сигнализации, а также три медных замка-задвижки, сверкающих в утреннем солнечном свете, и даже развеселился.
В записке значилось:
патрик, незабудьзаперетьдверь.

Глава 13

– Осторожно, Мэй, – сказала Грейс.
Мы переходили мост Массачусетс Эйв со стороны Кэмбриджа. Внизу проплывали лодки. "Чарльз" в закатных лучах был цвета карамели, а гарвардские гребцы, скользя по реке, издавали пыхтение, сопровождавшееся точными, будто нож в масло, ударами весел по водной поверхности.
Мэй поднялась на невысокий, сантиметров пятнадцать, парапет, отделявший тротуар от проезжей части, при этом, страхуя, я держал ее за правую руку.
– Смуты? – вновь спрашивала она, смакуя это слово, будто шоколадку. – Что еще за смуты, Патрик?
– Так измерили этот мост, – сказал я. – Снова и снова переворачивали бедного Оливера Смута по длине моста.
– Он им не нравился? – Она посмотрела вниз на очередную желтую смут-маркировку, и лицо ее помрачнело.
– Ну почему же, нравился. Они просто играли.
– Играли? – Она взглянула мне в лицо и улыбнулась.
Я кивнул.
– Вот так и получилась единица измерения "смут".
– Смуты, – сказала Мэй и хихикнула. – Смуты, смуты.
Мимо нас прогромыхал грузовик, сотрясая мост под нашими ногами.
– Пора спускаться, дорогая, – сказала Грейс.
– Я...
– Сейчас же.
Мэй спрыгнула возле меня.
– Смуты, – сказала она мне с торжествующей улыбкой, давая понять, что отныне это будет нашей личной шуткой.
В 1958 году кто-то из руководства Международной Организации по стандартизации решил выложить мост Массачусетс Эйв от начала до конца Оливером Смутом, и по завершении провозгласил, что данный мост состоит из 364 смутов плюс кукурузный початок. Как бы там ни было, система измерения Смута стала своего рода достоянием, которое поделили между собой Бостон и Кембридж, и по мере того как мост вытаптывался, маркировки смутов наносились по-новому, свежей краской.
Мы спустились с моста и направились к востоку по тропинке, идущей вдоль реки. Вечерело, воздух был чист, цвета золотистого виски, деревья сверкали яркостью красок, потемневшая от дыма темная бронза заката резко контрастировала с буйством цветов: вишнево-красного, лимонно-зеленого и ярко-желтого, сплетенных воедино в кронах деревьев над нашими головами.
–