из его разбитого щитка. – Но это будет невозможно, если у него не останется мозгов.
Я похлопал его по руке и вылез из машины.

* * *

Когда я позвонил в больницу, Энджи все еще была в операционной. Я попросил разыскать Фила, и когда он подошел к телефону, чувствовалось, что он совершенно подавлен.
– Что происходит? – спросил я.
– Она все еще там. Они ничего не говорят мне.
– Успокойся, Фил. Она выдержит.
– Приедешь сюда?
– Скоро, – сказал я. – Мне еще надо кое-кого повидать.
– Ладно, Патрик, – осторожно проговорил он, – ты тоже успокойся.

* * *

Эрика я нашел в его квартире в Бэк Бэй.
Он встретил меня на пороге в рваном банном халате, под которым виднелись серые плавки, с осунувшимся лицом и седой щетиной трехдневной давности. Его волосы не были собраны в конский хвост, а спадали на уши и плечи, что сильно старило его.
– Надо поговорить, Эрик.
Он посмотрел на пистолет у меня на поясе.
– Оставь меня, Патрик. Я устал.
Позади него виднелись разбросанные по полу газеты и гора грязной посуды в раковине.
– Ни хрена, Эрик. Мы должны поговорить.
– Со мной уже беседовали.
– ФБР, знаю. Ты не прошел детектор лжи.
Он прищурился.
– Что?
– Ты слышал.
Он почесал ногу, зевнул и взглянул куда-то поверх моего плеча.
– Суд это не учитывает.
– Речь идет не о суде, – сказал я. – А о Джейсоне Уоррене. И об Энджи.
– Энджи?
– Она схлопотала себе пулю, Эрик.
– Что? – Он держал перед собой руку, будто не знал, что с ней делать. – О боже, Патрик, надеюсь, она выздоровеет?
– Пока не знаю, Эрик.
– Ты, наверно, не в себе.
– Я действительно здорово взвинчен, Эрик. Имей в виду.
Он поморщился, и в его глазах промелькнула какая-то горечь и безнадежность.
Оставив дверь открытой, Эрик повернулся и пошел внутрь квартиры. Я последовал за ним через гостиную, заполненную разбросанными книгами, пустыми коробками из-под пиццы, бутылками вина, порожними пивными банками.
В кухне он налил себе чашку кофе из кофеварки, покрытой давнишними пятнами, которые он давно уже не вытирал. У нее отсутствовала и крышка. И сам кофе был бог знает какой давности.
– Вы с Джейсоном были любовниками? – спросил я.
Он отхлебнул свой холодный кофе.
– Эрик? Почему ты ушел из Массачусетского университета?
– Знаешь, что бывает с профессорами-мужчинами, которые спят со студентами? – спросил он.
– Профессора всегда и везде спят со студентами, – сказал я.
Он улыбнулся и покачал головой.
– Профессора-мужчины спят, как правило, со студентками. – Он вздохнул. – Но даже это в политизированной атмосфере, царящей нынче в студгородках, стало опасным делом. Как говорили древние, береги честь смолоду. Не слишком страшная фраза, если только не применяется к мужчинам и женщинам, достигшим двадцати одного года, живущим в стране, где меньше всего хотят, чтобы дети стали по-настоящему взрослыми.
Я нашел чистое место на столешнице и облокотился на него.
Эрик поднял взгляд от своего кофе.
– Так вот, Патрик, существует мнение, что, если девушка не является студенткой именно этого профессора-мужчины, сексуальные отношения между ними вполне допустимы.
– Тогда в чем проблема?
– Проблема в отношениях между профессором-геем и студентом-геем. Можешь мне верить, они не поощряются.
– Эрик, – сказал я, – проясни, пожалуйста. Речь идет о Бостонской академии. Самом укрепленном бастионе американского либерализма.
Он слегка усмехнулся.
– Ты и в самом деле в это веришь? – Он снова покачал головой, странная улыбка не сходила с его лица. – Если б у тебя была дочь, Патрик, скажем, лет двадцати, хорошенькая, которая училась бы в Гарварде или Брайсе, и ты вдруг обнаружил, что у нее сексуальные отношения с одним из профессоров, что бы ты чувствовал?
Я встретил его отсутствующий взгляд.
– Не скажу, что меня бы это обрадовало, Эрик, но и не удивило бы. Я бы посчитал, она уже взрослая, и это ее выбор.
Он кивнул.
– Теперь представь тот же сценарий, но у тебя сын, и у него интимные отношения с профессором.
Это меня озадачило. Точнее, задело глубоко упрятанную и задавленную, скорее пуританскую, чем католическую часть моего "я", а картинка в моем воображении – юноша на небольшой тесной кровати вместе с Эриком – на какое-то мгновение возмутила меня, но я взял себя в руки и выбросил ее из головы, призвав на помощь остатки моего собственного либерализма.
– Я бы...
– Видишь? –