на темной воде, как уточки. Потом в утреннем воздухе громко и отчетливо звучит стартовый свисток, и восемь десятков ног мигом взбивают воду в белую пену. Самое худшее в начале дистанции, когда пловцы еще не набрали скорость и не определились с ритмом, - это общая сумятица и сутолока. Чья-то рука задевает в воде его ногу, а потом следует резкая боль и онемение. Один из соперников попадает Джезу ступней в лицо. Защитные очки сбиты, и ему приходится задержаться, чтобы их поправить. А ведь не сделано еще и двадцати гребков.
Главное - найти ритм.
Гребок правой, гребок левой, вдох справа, выдох в воду, правой... левой. Начинают болеть плечи, боль медленно ползет к рукам. Ноги работают сами по себе, руки сами по себе. В отличие от водного спринта здесь правильный ритм важнее скорости. Если использовать след, оставляемый плывущим впереди, это облегчает дело.
Они сворачивают под железнодорожный мост - позади 750 метров, половина дистанции. По мере приближения к повороту соперники прибиваются один к другому. Джез старается держаться ближе к внутренней стороне, чтобы немного сократить расстояние.
Он начинает поворот и ощущает на руках солнечное тепло. Свет преломляется сквозь брызги, окрашивая крохотные капельки воды в красный цвет.
Красный, как кровь.
Кровь на руках Джеза, на лице, на мокром костюме, на ступнях. Кровь, брызжущая из рассеченных артерий, из лишенных языка ртов.
Кровь мертвецов.
Он барахтается в крови. Его охватывает паника. Джез пытается сделать вдох, когда его лицо еще находится под водой, и в рот вливается Темза. Вода кажется густой и теплой.
Как кровь.
Поворот завершается. Солнце у него за спиной, брызги вновь чисты и прозрачны. Он прекращает грести и лежит на воде, стараясь отдышаться. Крайняя усталость и страх заставляют сердце колотиться так, что оно, кажется, выскочит из груди.
Иисус Христос. Иисус Христос, прекрати это.
Он хочет выйти из воды и сесть на велосипед, чтобы ветерок высушил его кожу.
Еще двадцать минут в воде, а потом, в конце дистанции, ассистенты подхватывают его под мышки и вытаскивают, чтобы он, выбираясь, не блокировал плывущих позади. На бегу к промежуточной зоне он тянется назад и расстегивает молнию на спине гидрокостюма.
На пронумерованных стендах промежуточной зоны поблескивают никелированные рамы велосипедов. Вся процедура отработана до автоматизма. Сбросить мокрый гидрокостюм. Смазать ноги вазелином. Надеть велосипедную майку. Обмотки на место. Надеть шлем. Снять велосипед со стенда. Покинуть промежуточную зону. Сесть на велосипед. Ноги в туфли, прикрепленные к педалям. Подтянуть туфли. И вперед! Вперед!
Вперед, через пригороды Виндзора, мимо контролирующих маршрут наблюдателей в ярко-желтых куртках. Впереди двадцать пять миль дороги и одинокий соперник. Оглянуться назад Джез не решается. С первым подъемом на пологий склон загородного холма приходит боль. Джез переключает передачу и привстает в седле, пританцовывая на педалях, чтобы сохранить скорость. Острая боль в бедрах усиливается. Дыхание громко отдается в ушах, на лбу выступает пот. Точно так же, как когда он увидел те тела.
Образы множатся в его голове, как фотографии Лабецкого на демонстрационной доске. Род, Каннингэм и Бакстон, имена на бирках, прикрепленных к ногам в морге.
Перевалив через вершину холма, Джез снова переключается на первую скорость, пригибается к рулю и работает ногами все быстрее и быстрее, доходя до предела. Асфальтовая лента шоссе ложится под гудящие шины.
Быстро сближаясь с соперником, Джез, вильнув, идет на обгон. Секунду-другую два велосипедиста несутся бок о бок, и его соперник поворачивается и смотрит на Джеза. Это Филипп Род, лицо его искажено в агонии. Голова Филиппа Рода на теле спортсмена.
Гонщик отворачивается. Табличка на его велосипеде извещает, что это участник соревнований под номером 273.
Джез снова привстает над седлом - чтобы одолеть очередной подъем и чтобы оторваться от Рода с номером 273. Оглянувшись, он видит соперника позади, отстающим на десять или двенадцать велосипедных корпусов. Но это просто участник гонки, который лишь долю секунды был Филиппом Родом.
Джез нагоняет других велосипедистов, обходит их, но больше уже ни на кого не смотрит. Он в собственном туннеле, узком, как его плечи, и длинном, как дорога, по которой он едет.
На последних милях, когда