могла заставить только смерть.
— Вам известно, что обсуждать это я не имею права, — сказал он, устремив взгляд на наши отражения в стекле.
Я в свою очередь устремил взгляд на его отражение.
— Не для протокола, Эверетт, пожалуйста.
С мягкой улыбкой он поднес к губам стаканчик и пригубил бренди.
— Ты знал, что застанешь меня одного, Патрик. Ведь правда же?
— Я мог это предположить. Свет в твоем квадрате виден с улицы, если знать, куда смотреть.
— Без моего компаньона я, конечно, был бы беззащитен перед вами, реши вы положить старика на обе лопатки.
Энджи хмыкнула.
— Брось, Эверетт, — сказала она. — Будет тебе!
Он отвернулся от оконного стекла, и глаза его блеснули.
— Ты, как всегда, сногсшибательно выглядишь, Энджела.
— Лестью нас с толку не собьешь и от вопросов наших не отмахнешься, — сказала Энджела, но при этом все-таки покраснела и румянец залил волной ее шею под подбородком.
— Ну давай, милашка ты эдакий, — проговорил я. — Скажи теперь и мне, как хорошо я выгляжу.
— Дерьмово ты выглядишь, парень. Все еще стрижешься сам, как я вижу.
Я засмеялся. Мне, как и другим, всегда нравился Эверетт Хемлин. Чего нельзя было сказать о его компаньоне Адаме Коле. Эверетт без труда умел расположить к себе людей, качество, не очень согласующееся с его военным прошлым, его строгостью и его умением четко разграничивать добро и зло.
— Зато мои волосы полностью мои, Эверетт. Эверетт потрогал жесткий ежик волос на макушке.
— Ты хочешь сказать, что я переплатил за накладку?
— Эверетт, — сказала Энджи, — если ты будешь так добр, что сообщишь нам, почему у «Хемлина и Коля» отказались заниматься делом Тревора Стоуна, мы не станем больше обсуждать твою прическу и твою лысину, могу тебе это обещать.
Эверетт легонько мотнул головой — движение, в котором я по опыту усмотрел отказ.
— Нам тут требуется помощь, — сказал я. — Мы пытаемся отыскать двоих — Дезире Стоун и Джея.
Он обошел свое кресло и, прежде чем сесть, казалось, тщательно его осмотрел, а потом, усевшись, повернул так, чтобы глядеть прямо на нас, и положил руки на стол.
— Патрик, — начал он, и тон его был мягок почти по-отечески, — ты знаешь, почему Хемлин и Коль предложили вам работу через семь лет после того, как вы отвергли наше первое предложение?
— Позавидовали нашей клиентуре?
— Вряд ли. — Он улыбнулся. — Строго говоря, Адам поначалу был против этой идеи.
— Неудивительно. Он нас недолюбливал.
— Да уж. — Он откинулся в кресле, согревая в горсти свой стаканчик бренди. — Я убедил Адама, что вы оба — опытные следователи с удивительными, некоторые бы даже назвали их поразительными, показателями раскрываемости преступлений. Но что это даже и не все, и ты, Энджела, пожалуйста, не обижайся на то, что я сейчас скажу, — я это не в обиду тебе.
— Да-да, Эверетт, конечно.
Он подался вперед и впился мне в глаза пристальным взглядом.
— Я особенно был заинтересован в тебе, Патрик, потому что, мой мальчик, ты напоминал мне Джея, а Джей напоминал меня в молодые годы. У вас обоих была голова на плечах, была энергия, но дело даже не в этом. Вы оба обладали качеством, чрезвычайно редким в наши дни, — вы работали с азартом, со страстью, как мальчишки. Взялись бы за любое дело, даже мелкое, и вели бы его так, как крупное дело. Видишь ли, вы с ним оба любили работу как таковую, а не ту или иную работу. В работе вам все нравилось, и те три месяца, что вы оба работали здесь бок о бок со мной, приходить сюда было одно удовольствие. Здесь все дышало вашей увлеченностью — ваши розыгрыши, ваша мальчишеская веселость, ваш юмор, ваша целеустремленность... — Он опять откинулся в кресле и потянул носом воздух. — Все это тонизировало.
— Эверетт... — только и произнес я, не очень зная, что бы еще добавить.
— И если б в мире было побольше таких, как Джей, или я, или даже ты, Патрик, мир наш был бы намного лучше. Ты скажешь, что кичиться этим — верх себялюбия, но я стар, и себялюбие мне простительно.
— Ты не кажешься старым, Эверетт, — сказала Энджи.
— Милая моя девочка! — Он улыбнулся Энджи. Потом кивнул каким-то своим мыслям, вперив взгляд в стаканчик с бренди. Встав опять с кресла и прихватив с собой стаканчик, он отправился к окну и стал глядеть на панораму города. — Я верю в честность, — сказал он. — Никакое иное человеческое свойство не может с ним сравниться. И я пытался прожить