в центре и пригородах, где селятся мелкие буржуа. Но не забудь, что произошло это в Конкорде, городке, сохраняющем викторианские традиции, каретные сараи и Олд-Норт-бридж. Безупречно благородная, белая и пушистая Америка высших слоев общества. И пятилетняя девочка Шона Прайса? Да неужто нет у нее няньки? Не посещает она ни детский сад, ни танцевальные классы, или что там еще надо посещать? И жена его — ни аэробикой не занимается, ни работы никакой не имеет, не встречается даже с подругой — женой какого-нибудь другого крупного бизнесмена — для совместного ланча?
— Тебя это тревожит?
— Немного. Что-то тут не так.
Энджи откинулась на спинку стула.
— В нашей профессии это зовется «подозрительным обстоятельством».
С пером в руке я склонился над записями:
— Как пишется «обсто» — через "о", да?
— Через "е", как в слове «невежда».
Сняв колпачок с ручки, она улыбнулась мне и добавила несколько слов в собственные записи, настрочив их на полях сверху.
— Проверить Шона Прайса, — произнесла она, водя авторучкой, — и случаи отравления угарным газом в Конкорде в 1995 — 1996 годах.
— А также гибель этого парня, ее ухажера. Как там его звали?
Она перелистнула страничку.
— Энтони Лизардо.
— Ну да.
Сощурившись, она разглядывала фотографии Дезире:
— Многовато вокруг нее смертей.
— Ага.
Она поднесла к глазам одну из фотографий, и выражение ее лица смягчилось.
— Господи ты боже, красавица какая... Но вообще-то, знаешь, найти утешение в человеке, также пережившем горе, вполне вероятно. — Она подняла на меня глаза. — Ты ведь знаешь?
Я пытливо заглянул в ее глаза, ища в них следы сокрушившего ее не так давно горя, неизбытой боли, а также страха перед чувством, которое вновь может привести к боли. Но все, что я увидел, было еще не погасшее в них понимание и сочувствие, с которыми она разглядывала фотографию Дезире, с похожим выражением глядела она и на отца девушки.
— Да, — сказал я. — Знаю.
— Но кто-то мог и воспользоваться этим. — Она опять обратила взгляд на фотографию.
— Каким образом?
— Если хочешь сблизиться с кем-то, находящимся чуть ли не в столбняке от постигшего его горя, сблизиться с неблаговидной целью, как приступить к делу?
— То есть если задумал цинично использовать этого человека?
— Да.
— Я бы попытался влезть к нему в душу, изобразить соучастие.
— Например, притворившись, будто сам пережил тяжелую потерю, так?
Я кивнул:
— Именно так.
— По-моему, нам определенно требуется раздобыть побольше сведений об этом Шоне Прайсе.
Глаза Энджи блестели разгоравшимся азартом.
— А что про него говорится у Джея?
— Давай посмотрим. Ничего для нас нового. — Она зашелестела страницами, потом внезапно остановилась и с сияющим видом подняла на меня глаза.
— Здорово! — сказала она.
— Что «здорово»?
Она потрясла в воздухе страничкой, ткнула в ворох бумаг на столе:
— Вот это. Все это. Мы опять пустились по следу, Патрик.
— Верно.
До этого момента я не осознавал, насколько соскучился по всем этим вещам — распутывать запутанный клубок, искать, вынюхивать, пока наконец не станет ясным и очевидным то, что раньше казалось совершенно непостижимым и недосягаемым.
Но я почувствовал, что с моего лица сходит счастливая улыбка при воспоминании о том, как эта приверженность профессии, увлеченность раскрытием вещей, которых порой лучше было бы не раскрывать, втянула меня в гибельную трясину, столкнув с моральным уродством психопата Джерри Глинна.
И эти же профессиональная приверженность и увлеченность всадили пулю в Энджи, оставили шрамы на моем лице, повредили мне руку и привели к тому, что мне пришлось, стоя на коленях, сжимать в объятиях умирающего Фила, когда, агонизируя, он задыхался в страхе.
— У тебя все будет хорошо, — твердил я ему.
— Я знаю, — сказал он и умер.
И вот к чему опять может свестись вся эта слежка, все это расследование и раскрытие — к холодной уверенности, что хорошо, наверное, не будет, никому из нас не будет. Наши сердца и умы покрыты броней не только потому, что уязвимы, но и потому, что вмещают в себя мрак более полный, чем тот, что гнездится в сознании большинства.
— Эй, — сказала Энджи, по-прежнему улыбаясь, но уже не так уверенно, — что случилось?
Мне всегда нравилась ее улыбка.
— Ничего, — ответил я. — Ты права. Здорово.
— Да уж, черт возьми. — И мы сцепили руки через стол. — Мы опять при