голову.
— Это был наиболее прагматичный выбор, сэр. Как я уверен, вы это и сами понимаете.
Тревор открыл ящик черного дерева на столе, и Дезире взвела курок.
— Я только сигару, деточка.
Он извлек из ящика сигару длиной с мою щиколотку, отломал кончик и закурил. Когда он обезображенными щеками втягивал и втягивал в себя сигарный дым с толстого конца сигары, тот поднимался кольцами с толстого конца сигары и начинал плыть по комнате, и почти сразу же в ноздри мне заползал густой, напоминающий запах дубовой рощи, аромат.
— Руки держать так, чтобы я их видела, папа!
— Да я и помыслить не мог, чтобы их прятать, — сказал он и откинулся в своей каталке, пустив кольцо дыма вверх, над головой. — Стало быть, ты прибыла довершить то, что не смогли сделать в прошлом году три болгарина на мосту?
— Что-то в этом роде, — сказала она.
Он склонил голову набок и взглянул на нее краешком глаза.
— Нет, не «в этом роде», а именно это, Дезире. Помни, что, неточно выражаясь, ты заставляешь подозревать и мысль свою в нечеткости.
— Одна из деловых заповедей Тревора Стоуна, — пояснила она мне.
— Мистер Кензи, — сказал он, вновь обратив взгляд наверх, к кольцам дыма, — дочку-то мою вы успели отведать?
— Папа, — возмутилась Дезире, — что ты, право!
— Нет, — сказал я. — Не имел такого удовольствия. Что, думаю, отличает меня от всех других в этой комнате.
На обезображенных губах появилось подобие улыбки.
— Ах, значит, выдумка Дезире о нашей противоестественной связи жива и процветает?
— Ты же сам учил меня, папа: если что-то эффективно, действуй в том же духе.
Тревор подмигнул мне:
— Я, конечно, не без греха, но кровосмесительство для меня — табу. — И он повернул голову. — Ну а ты, Джулиан, как расцениваешь технику моей дочери в постели? Ничего, а?
— Вполне, — сказал Джулиан, и лицо его дернулось.
— Лучше, чем у ее мамаши?
Дезире резко повернулась, чтобы взглянуть в лицо Джулиану, а затем опять рывком повернулась к Тревору.
— Относительно матери мне ничего не известно, сэр.
— Ну хватит, брось! — Тревор засмеялся кудахтающим смехом. — Не надо скромничать, Джулиан. Как всем нам известно, ребенок этот не от меня, а от тебя.
Ладони Джулиана сжались, а ноги слегка раздвинулись.
— Вы бредите, сэр.
— Неужто? — Повернувшись, Тревор подмигнул мне.
Я чувствовал себя каким-то персонажем пьесы Ноэля Кауэрда в обработке Сэма Шепарда.
— Думаешь, это возымеет эффект? — спросила Дезире. Она поднялась с колен. — Знаешь, папа, все эти нормы морали — что в сексе прилично, а что нет — мне настолько безразличны, что даже говорить об этом смешно! — Пройдя мимо меня, она обошла стол и встала за спиной отца. Она склонилась к его плечам и уперлась дулом пистолета ему в лоб с левой стороны, потом переместила его вправо движением таким резким, что прицел поцарапал ему лоб, оставив на нем тонкую полоску крови.
— Ну, пусть Джулиан — мой биологический отец, что же из этого?
Тревор следил, как капля крови, упав с его лба, испачкала сигару.
— А сейчас, папаша, — сказала она, ущипнув его за левое ухо, — давай выкатим тебя на середину комнаты, чтобы быть нам всем рядом.
Тревор попыхивал сигарой, пока она катила кресло, и старался выглядеть спокойным и непринужденным — таким, каким вошел в кабинет, но я видел, что это дается ему все труднее. Страх начал проникать в него — это чувствовалось и в позе, которую приняла теперь эта гордая фигура, и в выражении глаз, и в гримасе покореженной челюсти.
Дезире выдвинула его теперь из-за стола, и мы сидели с ним рядом в своих креслах, гадая, доведется ли нам когда-нибудь из них встать.
— Как себя чувствуете, мистер Кензи? — сказал Тревор. — Связанный, беспомощный, не знающий, какой ваш вздох станет последним?
— На этот вопрос лучше ответить вам, Тревор.
Дезире, оставив нас, подошла к Джулиану, и они пошептались немного, причем дуло ее пистолета продолжало быть направленным точно в затылок отцу.
— Вы человек хитрый, — сказал Тревор, наклоняясь вперед и понизив голос. — Ваши предложения?
— Насколько я могу судить, вас поимели, Тревор.
Он взмахнул в воздухе сигарой:
— Как и тебя, мальчик мой!
— Меня поменьше.
Он поднял брови, обведя глазами мое спеленутое тело.
— Серьезно? По-моему, вы ошибаетесь. Но если нам вдвоем пораскинуть мозгами, то мы могли бы...
— Некогда я знал одного парня, — сказал я. — Он замучил