из них — пристрастие к алкоголю, героину, никотину, сексу, наконец, назовите что угодно — особо выделять, делая из них жупел и пугая этим детей, если мы не отказываемся жить в больших городах, где воздух полон токсинов и дыма, если мы едим высококалорийную пищу или, черт меня возьми, являемся гражданами самой индустриальной страны в мире?
— Резонно.
— Если я и умру от этого, — она потрясла в воздухе сигаретой, — то, по крайней мере, это будет мой собственный выбор. Тут уж ничего не попишешь — сама руку приложила, сама и отвечай. Все лучше, чем угодить под грузовик во время пробежки трусцой.
Я невольно улыбнулся:
— Мне не доводилось слышать такой забавной аргументации.
Мы выехали на Тобин-бридж, и пролеты моста напомнили мне Флориду, там тоже физически ощущаешь под собой водную стихию. И не только Флориду это напоминает, нет. Ведь именно здесь погибла Инее Стоун, исходя криком, когда пули впивались ей в тело, раня жизненно важные органы, именно здесь глянула она в глаза безумию и матереубийству, хотя о последнем она могла так и не узнать.
Инее. Была ли ее гибель частью замысла или же не была?
— Так что же, — сказала Дезире, — назовем мою философию нигилизмом?
Я покачал головой:
— Нет. Фанатизмом, насквозь пропитанным скептицизмом.
Она улыбнулась:
— Хорошо.
— Рад, что вам понравилось мое определение.
— Я это о том, что все мы смертны. И умрем, хотим мы этого или нет. Уж такова жизнь.
И, перегнувшись ко мне, она бросила мне на колени что-то мягкое.
Мне пришлось дожидаться уличного фонаря, и только тогда я понял, что это, — такой темной была материя.
Это была футболка. На ней белыми буквами были написаны слова «Пожар на бойне», а правое плечо было спущено, так что еще немного — и футболка соскользнула бы с ее владелицы.
Дезире уперлась пистолетом мне в ширинку и склонилась ко мне так низко, что моя ушная раковина ощутила прикосновение ее языка.
— Не во Флориде она, — сказала Дезире, — а в яме. Она еще жива, но умрет, если вы не выполните в точности то, что я вам прикажу.
— Я убью тебя, — шепнул я, когда подъем на мост, достигнув вершины, закончился и начался спуск к другому берегу.
— Так все вы, мальчики, говорите.

* * *

На объезде Марблхедского перешейка, когда океанские волны ревели и бились о скалы внизу, я на секунду заставил себя забыть об Энджи. Я прогнал мучившие меня, одна другой страшнее, картины, я утихомирил черные тучи тревоги, грозившие поглотить меня, и проговорил:
— Дезире...
— Да, так меня зовут. — Она улыбалась.
— Вы желали смерти вашего отца, — продолжал я. — Прекрасно. В этом есть хоть какой-то смысл.
— Спасибо.
— Хоть и с оттенком человеконенавистничества и индивидуализма, одним словом — социопатии.
— Красиво выражаетесь!
— Но ваша мать... Зачем вам нужна была ее гибель?
Ответила она, не задумываясь, и голос ее прозвенел колокольчиком:
— Ну, знаете, как это бывает между матерью и дочерью... Вся эта скрытая ревность... Пропущенные детские утренники в школе, ссоры насчет места в шкафу...
— Я вас серьезно спрашиваю.
Одну секунду пальцы ее задумчиво барабанили по стволу пистолета.
— Моя мать, — сказала она, — была очень красивой женщиной.
— Знаю. Я видел фотографии.
Она фыркнула:
— Что там фотографии! Фотографии — это отдельные моменты. Мама была не просто красавицей, ты, сыщик хренов, она была воплощенной элегантностью, воплощенной грацией и воплощенной любовью без границ. — Дезире втянула в себя воздух.
— Так зачем вам нужна была ее гибель?
— Когда я была еще маленькой, мама взяла меня в город. «Девичник» — так она это называла, день только для девочек. Мы устроили пикник на Лугу, ходили по музеям, пили чай в «Ритце», катались на аттракционах в Паблик-Гарден. Это был чудесный день. — Она поглядела в окно. — А часа в три мы наткнулись на ребенка. Он был моего возраста — а было мне тогда лет одиннадцать. Китайчонок, и он плакал навзрыд, потому что кто-то из проходящего мимо школьного автобуса бросил в него камень и камень попал ему в глаз. И моя мать — я никогда этого не забуду — прижала его к груди, плача вместе с ним. Плакала она беззвучно, но слезы текли по ее щекам, а кровь мальчика пачкала ей блузку. В этом была она вся, Патрик. — Дезире отвернулась от окна. — Она плакала из-за других.
— И за это вы ее убили?
— Я не убивала ее! — прошипела Дезире.
— Нет?
—