знаю только я.
Мун замолчал. О таком, понятно, говорить не просто.
И страх так и исходил от него, просачиваясь в ночь, как ядовитый газ.
Терри задумался над тем, что ему рассказал Мун. Впервые за то время, как они оказались в таком плачевном положении, он забыл про гложущий его страх. Он напряженно думал.
— Скажи мне, — обратился он к Муну, — этот Лес Мечей почитается также и горцами на севере Бирмы, в провинции Шан?
— Ты имеешь в виду тамошних вояк, контролирующих производство и торговлю опиумом? — Мун утвердительно кивнул. — О, еще как! Они в высшей степени суеверные люди. И Лес Мечей для них имеет особое значение: они будут целовать землю, на которой он лежит. Но мне-то что до этого, Мясник? Если Равана придет за мной, а Лес Мечей все еще у меня, мне тогда вечно пребывать с ним и с Махагири, отлученным от самсара, то есть колеса перевоплощений. Он содрогнулся при одной только мысли об этом.
Теперь Терри стал понятен страх Муна. Для буддиста, верящего в то, что дух проходит цикл перевоплощений, нет ничего страшнее отлучения от самсара. Это примерно то же самое, что для католика быть обреченным аду. То есть, если веришь в самсара или ад.
Единственный ад, в который верит Терри, это тот, в котором они пребывают в данный момент. Но Мун, наверно, прав, считая, что вера людей в Лес Мечей создает его могущество. Вот бы его мне! — думает Терри. Что бы я с ним стал делать?
— Могу я тебе чем-нибудь помочь?
— Да, — ответил Мун с величайшей серьезностью. — Я хочу завещать тебе Лес Мечей, Мясник. И ты должен принять этот дар от полноты сердца. Ты ведь не буддист, и для Равана ты просто не существуешь. Тогда он и меня не сможет забрать, и Леса Мечей не получит. — Его черные глаза смотрели на Терри умоляюще. — Сделаешь это для меня?
Для Терри что вера, что не вера, — все одно. Кто увидит между ними разницу здесь, в стране обмана и смерти? Видя, что от волнения рваная рана на боку кхмера начинает снова кровоточить, он поспешил сказать:
«Да, конечно, да!» С одной стороны, он не хочет волновать Муна: он и так потерял много крови. С другой, в самом деле не плохо было бы завладеть этим талисманом. Он уже воображал себя среди главарей азиатской наркомафии. У него в руках Лес Мечей, а эти разбойники преклоняют перед ним колено, как рыцари перед сюзереном, и передают ему свои феодальные уделы в полное его распоряжение. Власть! Неограниченная власть!
Мечты, мечты... Однако они имеют смысл лишь в том случае, если они выберутся из этого ада. Мун в ближайшие полчаса умрет. Впрочем, если до них доберутся чарли, они оба умрут куда раньше. Где этот сучий вертолет, чтоб ему ни дна, ни покрышки!
— Поклянись, Мясник!
— Клянусь, клянусь, не волнуйся так!
Мун начинает что-то говорить. Но все внимание Терри обращено сейчас в ту сторону, откуда предутренний ветерок доносит быструю, гнусавую вьетнамскую речь. Чарли уже на подходе. Не этот чертов Равана, не чертова вертушка, а чарли.
— Я закопал Лес Мечей в Камбодже. Слушай внимательно, Мясник. Как только я объясню тебе, где он хранится, он твой, я свободен, а Равана останется с носом. Так слушай же. Он на территории храма Ангкор-Уат. Слыхал о таком? Это в древней столице кхмерских царей. Это полное духов место идеально подходит для хранения такого талисмана...
Слушая Муна в пол-уха, Терри наводит мушку на движущуюся тень, палец на спусковом крючке. Это еще проблематично, сможет ли он когда отправиться на поиски Леса Мечей, а вот чарли...
Тра-та-та-та!
Вертушка, вся в огнях, как новогодняя елка, выныривает из-за холмов на востоке, разворачивает свой мощный прожектор, чешет из пулеметов направо и налево, отгоняя чарли, прошивая чарли свинцом.
Тра-та-та-та!
И Терри, чувствуя, что по лицу его уже хлещет ветер от винтов, что этот торнадо уже снижается, разгоняя пыль и пепел, готовясь подхватить их, как Дороти с Тотошкой, и унести в страну Оза, роняет голову на грудь Муна и думает: кажется, спасены.

* * *

— Эй ты, ясноглазый, очнись!
Вот именно с этими словами, звучащими в ушах, Терри выныривает из забытья. Чувствует в голове какой-то вихрь ощущений, образов, фантазий. Мгновение кажется, что она у него сейчас треснет, переполненная.
А потом все исчезает, как дым после трюка фокусника, и он узнает лицо, склонившееся над ним.
— Bellum longum, vita brevis, — изрекает Вергилий.
— У тебя