многократным эхом по всему подземному лабиринту. Как только Транг отпустил его руку, он вытащил нож из раны.
Транг улыбнулся, глядя на посеревшее от ужаса лицо Криса.
— Не переживай, — сказал он, — а, наоборот, возрадуйся. Ты убил дважды, и оба раза твоей рукою двигала чужая рука. Ты невиновен в этих действиях, и поэтому они священны. Ты дал своему брату то, что ему больше всего хотелось получить в качестве рождественского подарка. И этот дар мог дать ему только ты. Твой брат был во многом похож на меня: у него было тоже примитивное, одноколейное мышление. Он прожил свою жизнь, придерживаясь своего сугубо личного кодекса чести. И своим подарком он пытался тебе это объяснить. Этот нож не столько искупительная жертва, сколько знак его дружеского к тебе расположения... А теперь ты дал мне свободу, и это все, о чем я только мог мечтать.
Из раны обильно сочилась кровь, но Транг твердой рукой отклонил попытки Криса остановить кровотечение.
— Я наконец освободился от всех желаний. Это цель нашей жизни, это ее высшее проявление. Свобода от желаний.
Он поскользнулся в жидкой грязи: силы его явно покидали. Крис подхватил его под руку. Он все еще никак не мог придти в себя от потрясения.
— Если ты понял это, — закончил Транг, — ты обладаешь всем, что есть ценного в жизни.
Его голова склонилась на плечо Криса, и он почувствовал, что на его душу снизошел покой, который он считал для себя недостижимым. Его вера вернулась к нему, и он возблагодарил Будду за последнюю милость, оказанную ему. Но вздохнул, зная, что его дела на земле еще не закончены. — Слушай меня, Кристофер. — Его голос был тих, как лунный свет. — Слушай меня внимательно. Мне так много надо сказать, а жить осталось так немного.
Когда, наконец, глаза Транга закрылись, Крис поднялся на ноги и постоял мгновение неподвижно. Потом он нагнулся, подобрал тело Транга и перекинул его через плечо. Он не хотел, чтобы оно гнило здесь, в клоаке Парижа.
С большим трудом он начал свое восхождение по скользкой лестнице. И не из-за тяжести на плечах, а из-за тяжести на сердце. Он даже рад был своей ноше, ощущая, будто каждый его следующий шаг приближает его к Терри.
И он плакал. Но только по прошествии времени он понял, почему.

* * *

Первое, что он увидел, выбравшись из люка, было лицо Сутан. Лицо ее буквально излучало чувство необыкновенного облегчения.
— Слава Богу! — Она прижала его к себе. — Что там, внизу, случилось?
Кого-то из них била дрожь, но Крис не мог понять, кого: его самого или Сутан? Неподалеку суетились полицейские, явившиеся по вызову Сутан. Они шныряли по подвальному помещению, как тараканы. Вокруг распростертого тела М. Вогеза мерцали блики фотовспышки. Санитары осторожно укладывали Сива на носилки, готовясь к трудному подъему по лестнице.
Крис посмотрел на окровавленное бледное лицо Сива, пытаясь уловить в нем хотя бы эфемерное дыхание жизни. Когда Сива поднимали по ступенькам, пара небритых парижских детективов приблизилась к Крису и Сутан и начала задавать обычные вопросы. Те старались, как могли, но детективы только недоверчиво потирали щетину, какая бывает разве только у кактусов.
Допрос тянулся бесконечно долго. Детективы не выказывали желания отпустить их, пока не появился молодой человек в костюме в тонкую синюю полоску и, предъявив удостоверение, которого Крис не успел рассмотреть, что-то буркнул им вполголоса. Через минуту Крису и Сутан сказали, что они свободны.
— Qui etes vous? — спросил Крис человека в костюме в полоску. Кто вы?
— Пошел ты в задницу со своими вопросами! — ответил человек по-английски. — Вопросы буду задавать я. Отвечай четко и по существу. Какие у тебя дела с Маркусом Гейблом? — Он зыркал глазами с Криса на Сутан, и было ясно, что вопрос предназначается им обоим.
Крис сказал все, что знал, за исключением того, что ему сообщил Транг. Человек в костюме в полосочку записал показания Криса на диктофон, задавая свои краткие, четко сформулированные вопросы голосом без всякого выражения, так что трудно было понять его собственную точку зрения. Узнав все, что ему нужно, он сообщил им, что они свободны.
За порогом дома утренняя заря уже расползалась по крышам Парижа, постепенно заливая своим светом широкие проспекты и бульвары. В узеньких переулках остатки ночи все еще цеплялись за серые и мрачные углы домов, ютились в подворотнях.
Крис