Терри.
Он кивнул.
— И даже более того. Будто я занял место Терри, будто через какую-то алхимию я превратился в Терри.
— Это не так. — Она провела пальцем по линии его подбородка. — Всю свою жизнь ты хотел быть им. И теперь тебе кажется, что это свершилось.
— Да ничего такого я не хотел, — огрызнулся Крис. — Просто у всех нас есть какие-то мечты.
— Это точно. Я всегда мечтала быть балериной, — согласилась она. — Я так завидовала этим les petits rats. И еще я мечтала стать великим живописцем, как Монэ. Но я знаю, что мне не дано ни то, ни другое. — Ее лицо, напряженное и кажущееся бледным в этом освещении, будто светилось. — Но ты был не прав, говоря, что мы никогда не были по-настоящему невинными. Мы с тобой были. В то далекое лето, когда мы могли довольствоваться нашими мечтами. Теперь это невозможно. Я, например, точно знаю, кто я такая, на что я способна и на что неспособна. Мне никогда не быть балериной и никогда не рисовать так, как мне бы того хотелось.
— Но это ведь ничего не меняет!
— Нет, меняет, — возразила Сутан. Слезы струились по ее лицу. — Любишь ли ты меня, как прежде, зная, кем я стала?
— Давай сейчас не будем лезть в эти дебри.
— Почему не сейчас? Чем тебе это время не подходит?
— Ты не права. Я вовсе не хотел этого, — в голосе его прозвучали жалкие нотки.
— Нет, права, — упорствовала она. — Ты хотел этого еще как! Вот только не ожидал, что получится из этого.
— Не надо так говорить. Сутан, — такие слова разрушают душу почище убийства.
— Именно это притягивало нас друг к другу тогда, — говорила она, не обращая внимания на его замечание. — Мы оба страдали от недовольства собой. В то лето, когда ты думал, что хочешь бежать от войны, на самом деле ты рвался к ней. — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Спросишь, почему? Да потому, что твой брат Терри воевал. Спросишь, ну и что из этого? Как это на тебя повлияло? А я тебе скажу, что, если бы ты побольше думал о том, чего ты хочешь, и поменьше о том, чего ожидают от тебя, ты был бы более счастливым. Во всяком случае, более довольным собой, своим жребием.
— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — возразил Крис. — Мне никогда не надо было никому и ничего доказывать.
— Неправда, — настаивала Сутан. — Несмотря на ваши разногласия, ты преклонялся перед отцом. Ну а что касается твоего брата Терри, то...
— Послушай, оставь, ради Христа, моего брата в покое. — Он устал от постоянных напоминаний о его прошлом; ему было страшно от того, как много вины носил он в себе.
— Вот это в твоем духе, — не унималась она. — Ты и слышать не хочешь о таких неприятных вещах. — Она приложила руки к его щекам. — Неужели ты не видишь, Крис, что не от войны ты тогда пытался убежать, а от себя самого. А под конец ты просто вынудил меня прогнать себя. Вот как все получилось. И теперь все опять складывается по-старому, и я не хочу принимать в этом участия.
Она вырвалась из его рук и прежде, чем он успел остановить ее, она уже встала и сделала нетвердый шаг по направлению к двери.
— О, Господи!
Крис мгновенно вскочил и тоже вышел из темноты. И он увидал то, что видела Сутан: М. Мабюс мчался на них, легкий, как ветер.

* * *

Глубокой ночью воспоминания о прошлой жизни вырвали Мильо из объятий Морфеи. Опять выследил его, как Жана Вальжана в романе Гюго, его беспощадный преследователь из другого времени, из другой жизни, из которой ему так счастливо и так часто удавалось сбежать.
Это неприятно поразило его, когда он сел в кровати, сбрасывая с себя черные атласные простыни, именно поразило, поскольку всегда считал себя человеком, неспособным чувствовать вину. Строки из песни Жака Бреля, которую он слышал во сне, все еще звучали в его ушах:
Смерть ждет меня средь падающих листьев
В бездонных рукавах у магов золотистых.
За окном Люксембургский Сад с его густыми кронами деревьев и чернильными тенями под ними казался неприветливым, зловещим.
Нежное прикосновение рук Морфеи.
— Там ничего нет. — Они нежно влекут его назад, в теплую постель. — Поспи еще.
Но там, в темноте, жизнь, которой он жил прежде, жестоко хватала его за ноги.
Смерть ждет меня в моей постели стылой
Свив паруса забвения из белой простыни
Натянем их покрепче
Времени назло.
Он поджал под себя ноги, потом выкатился из постели. Не говоря ни слова, оделся и ушел, даже не оглянувшись на кровать,