виду, болван.
Он посмотрел на труп Ма Варады, уже начавший костенеть. Лицо ее было белее, чем было когда-либо при жизни. Он присел на корточки и пальцами приподнял мертвые веки, заглянул в остановившиеся зрачки.
— Ты мертва, — пробормотал он, — и плакать не можешь.
Вдруг он осознал, что Транг стоит рядом и, как бы почувствовав себя неловко, быстро выпрямился.
— Я хочу хорошенько осмотреть дом.
— Все мертвы, — упрямо повторил Транг, но, тем не менее, последовал за ним из одной комнаты в другую, пока они не обошли весь дом. Кроме трупа Логрази, ничего не обнаружили.
Завершив обход, снова вернулись в гостиную, где на комоде лежал почти собранный чемодан.
— С трупами поступишь обычным образом, — сказал Волшебник.
— Как скажешь, — откликнулся Транг таким странным голосом, что Волшебник недоуменно повернулся к нему.
— Что с тобой?
Какое-то мгновение Транг ничего не отвечал, неподвижно глядя перед собой. Потом вздрогнул, как один из пробуждающихся от сна древних богов Ангкора.
— Кристофер Хэй и Мильо сейчас находятся вместе.
Волшебник удивленно моргнул.
— Это становится интересным.
— Хэй снюхался с Сивом Гуардой.
— С Танцором, — пробурчал Волшебник. — Тебе надо было убить его там, на крыше на Дойерс-Стрит, когда он был у тебя в руках. Однако, надо отдать тебе должное, ты меня предупредил вовремя, и я успел смыться.
— Если бы я задержался на крыше хоть немного дольше, сейчас я был бы покойником.
— Но и Гуарда тоже, — заметил Волшебник. Он закрыл чемодан, застегнул молнию.
— Я думаю, нам следует отправиться туда, где они сейчас находятся, — сказал Транг.
— Они сейчас вместе?
— Кристофер Хэй и Мильо. И дочь Мильо с ними.
Эта информация не могла не привлечь внимания Волшебника.
— Пришла пора забрать у Мильо оставшиеся унции его никчемной жизни, исправить твои ляпсусы и покончить с этим делом навсегда.
Он улыбнулся своей жестокой улыбкой, оставшейся Маркусу Гейблу в наследство от Арнольда Тотса.
— Я убью Сутан на глазах у ее отца. Но... — Он поднял указательный палец. — Я не хочу, чтобы он в этот момент был в плохом состоянии, понимаешь? Я хочу, чтобы он все видел, все понимал. Чтобы его сердце разбилось прежде, чем я убью его.
Транг смотрел на человека, который в свое время предал его, и не испытывал ни злости, ни ненависти. Скорее, он чувствовал какое-то странное удовлетворение. — Я сам достаточно страдал, чтобы понять в полной мере, что ты имеешь в виду.
Выйдя из дома, они подошли к черному «БМВ». Волшебник, обойдя машину спереди, устроился на кресле для пассажира, а Транг сел за руль. Он завел мотор и задом выехал из узкой улочки.
Выбравшись на проезжую часть, постарался сосредоточить внимание на дороге перед собой. Пробегающие мимо огни прилипали к полировке крыльев и капюшона «БМВ», как сгустки краски, которую художник-авангардист бросает ошметками на черный холст.
Именно черным холстом сейчас казался Париж Трангу, что он не преминул отметить про себя с немалым удивлением. Каждый город, в котором ему доводилось бывать, имел свою ауру, персонифицировался в виде какого-нибудь человека, зверя или бога. Пномпень был бастионом дьявола, Сайгон имел обличье проститутки, Ангкор — спящего бога, Нью-Йорк — машины, Ниццы — своевольного ребенка. Париж обычно казался ему роскошной женщиной, вечно молодой и вечно мудрой.
Теперь Париж стал для него черной tabula rasa, на которой каждый волен писать, что ему вздумается, от начала до конца. И замолить, таким образом, грехи, которые он, по избытку молодости и недостатку мудрости, совершал.
По Сене проплывали освещенные баржи, рассыпая пригоршни алмазов на водную рябь. Переезжая на другую сторону по Йенскому Мосту и затем делая круг почета вокруг Эйфелевой башни, Транг обдумывал программу действий, которую случай предлагал ему. Может, это еще и не свобода, но, во всяком случае, — шаг на тропу, ведущую к ней.
И он уже не думал о человеке, сидящем рядом с ним на кресле пассажира, о городе, мелькающем справа и слева. Перед ним возник образ одинокой лодки, затерянной в волнах безбрежного моря, — скорлупка, с которой теперь связывалось его видение будущего.
Все увеличивая и увеличивая скорость, он слился с полосами света, оторачивающими, подобно лентам, пышные нижние юбки Парижа. И этот необыкновенный свет, казалось, изменил свою физическую природу, принял характеристики,