это нравится.
Она закусила нижнюю губу, раздумывая над его словами.
Потом подошла к зеркалу, висевшему над комодом, и провела рукой по плоскому животу и бедрам.
— А знаешь, в прошлом году я готова была отдать все, что угодно — палец, глаз, короче, все, чтобы быть худой. Я очень страдала.
— Слишком сильно сказано.
Фрэнси повернулась и взглянула на Пола своими чистыми, невинными глазами.
— И все-таки это именно так. Ты должен понять, что мое тело — единственное, что принадлежит мне самой. Всем остальным владели родители, а они не ладили между собой. — Она грустно улыбнулась. — Хотя не ладили — не то слово. Они находились в состоянии непрерывной войны. Мать оказалась слишком умной — ты знаешь, у нее есть своя компания, — и отец решил наказать ее за излишний ум. Поэтому он бил ее. Постоянно.
— Ясно. — Пол понимающе кивнул. — И ты узнала об этом.
Фрэнси вздохнула.
— Поэтому я загадала, что, если останусь худенькой, даже тощей, у родителей все будет хорошо. — Она не отрывала от него взгляда, может быть, для того, чтобы посмотреть, не будет ли он над ней смеяться. — Как будто заключила сделку с Богом. И мне понадобилось долгое время, чтобы понять, что на самом деле я заключила сделку с худшей, самой темной стороной самой себя. За войну родителей я наказывала саму себя.
Фрэнси подошла к Полу настолько близко, что его словно обожгло огнем.
— И ненавидела себя и больше всего свое тело. Поэтому сейчас оно имеет для меня такое значение. Я им горжусь. И мне хочется показывать его.
— Понимаю, но, девочка, тебе надо показывать его ребятам своего возраста. — Она засмеялась, и он тотчас же понял свою ошибку. — То есть я хотел сказать не это. Пока ты не должна показывать его никому. Как я сказал тебе вчера, не торопись стать взрослой. В этом не так уж много радости, как кажется.
Он взглянул на часы:
— Ладно, пойдем искупаемся.
В воде она напоминала дельфина, которых Пол видел в нью-йоркском океанариуме на Кони-Айленд: длинных, стройных и жизнерадостных, влюбленных в воду за ее осязаемую тяжесть, прохладные, голубые глубины. Фрэнси плавала вокруг него, и ее длинные темно-рыжие волосы струились сзади, как хвост животного или плавники той экзотической рыбы, которая была изображена на его отвратительных объемистых плавках. Они все время наполнялись пузырями воздуха, как будто это был реквизит клоуна, что страшно выводило его из себя.
Наконец, устав, Пол подплыл к краю бассейна и внимательно посмотрел, как и где расположены окружающие дом для гостей участки земли, посты охраны, собаки, и вдруг он подумал о том, что могло произойти между Бэдом Клэмсом и Маргаритой Гольдони де Камилло. Лучше этого не знать, решил он, поворачиваясь к Фрэнси, которая как раз шумно всплыла на поверхность.
— Что с тобой такое? Быстро ты сдался.
— Я уже не так молод, как когда-то.
Она подплыла к краю бассейна и сказала с присущей ей прямотой:
— Дело не в этом. Просто ты не привык веселиться.
Пол открыл было рот, чтобы возразить, но потом резко закрыл его. Она была права. От ее стройного тела исходила какая-то теплая рябь, какие-то вибрации, которые он ощущал как биение собственного сердца.
— Что ж, в жизни, которую я вел, было не так уж много места для веселья. На мне лежала большая ответственность. Люди на меня рассчитывали, понимаешь?
— Люди вроде Бэда Клэмса? — Он не ответил, и девочка спросила: — Ты поэтому сказал, что быть взрослым не такая уж большая радость?
Он замахал руками.
— Откуда у тебя берутся такие дурацкие идеи?
Но Фрэнси не отступала:
— Я ведь права, верно? Работать на Бэда Клэмса, предавая людей, которые верят тебе и рассчитывают на тебя, не так уж весело, не так ли? — Она не сводила с него своих проницательных глаз. — Не думаю, чтобы ты был доволен жизнью.
«Она опять права», — подумал он. Но черт его побери, если он признается в этом ей или кому-нибудь еще.
— Я выбрал эту жизнь, — твердо ответил он, — потому, что она мне подходит.
— Лгать, обманывать, предавать порядочных людей — и ты хочешь, чтобы я поверила в то, что ты сам выбрал для себя такую жизнь?
Теперь она действительно задела его за живое.
— Девочка, я в гробу видел, что...
— А мне кажется, что эта жизнь выбрала тебя.
Он иронически хмыкнул:
— Что ты такое плетешь?
— Я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Ты что, любишь говорить загадками? — Ему