было душно, теперь же стало совсем нечем дышать. На запачканных и закопченных железобетонных стенах были развешаны инструменты. Тойода был оружейником, человеком, делавшим из брусков стали прекрасные и смертоносные лезвия. Для этого он выковывал раскаленную стальную заготовку, потом складывал ее с другой, такой же тонкой и длинной, нагревал, опять проковывал, пока две слоя не сливались в одно целое. Он повторял этот процесс по некоторым сведениям, до десяти тысяч раз, пока не получалась заготовка для лезвия составного меча. Японцы были знамениты по всему миру — только они знали секреты изготовления составных мечей. Для лезвия и центральной части меча они использовали сверхтвердую сталь. Режущая кромка лезвия получалась очень острой и упругой. Не ломалась, мечи легко разрубали доспехи и кости.
— В наши дни, — сказал наконец Каичи в ответ на вопрос Николаса, — я получаю немного заказов на ударные кинжалы. — Оружейник был стар, выглядел по меньшей мере лет на семьдесят — лицо у него сморщилось, как шкура броненосца. С подбородка свисала жидкая седая борода.
— Но по крайней мере один-то вам заказывали? Тойода, заметив какой-то изъян в одной из поковок, бросил ее в бадью, наполненную холодной водой. Раскаленная сталь зашипела, как потревоженная змея. Оружейник вытер огромные руки о толстый фартук, подошел к входной двери и запер ее.
— Пойдемте, — пригласил он.
Каичи провел Николаса по небольшому коридору, воздух в котором был горяч, как в натопленной сауне. В конце него находилась комната без одной стены, выходящая в крохотный садик, посреди которого рос одинокий темно-зеленый кипарис Хиноки. Тойода опустил бамбуковые занавеси, которые наполовину прикрыли проход в садик. Над ним, как в пустыне, стояло марево нагретого воздуха.
Комната была невелика и пуста, как келья монаха. Каичи был дзен-буддистом и не любил, чтобы его окружало много вещей. Одинокий кипарис заменял ему целый сад, в большем он не нуждался. Тойода предложил Николасу чаю, и тот принял предложение. Некоторое время они молча пили, глядя на Хиноки.
— Мы знаем друг друга давно, Линнер-сан. — Старик отставил чашку, давая понять, что молчание окончено. — Я сделал вам много оружия. Опасного оружия. Уникального оружия.
— У меня никогда не возникало желания обращаться еще к кому-либо, Тойода-сан.
Оружейник пожал плечами.
— Я удобный мастер. — Каичи хотел сказать, что он был единственным мастером, потому что изготавливал такое оружие, которое никто другой сделать не мог. Они немного помолчали.
— Да, я изготовил для одного человека опасное оружие, — наконец произнес Тойода.
— Ударный кинжал.
Мастер кивнул.
— Вы сделали его по своему эскизу?
Тойода посмотрел на залитое светом дерево.
— Это как раз самое интересное, Линнер-сан. Я сделал оружие по эскизу заказчика. Кинжал получился грубоватым, но крайне эффективным.
— Эффективным?
— Без всякого сомнения. — Старик покивал головой. — С помощью ударного кинжала можно убить дикого кабана. Если, конечно, у вас есть сила и желание.
— Можно ли им не только колоть, но и резать? — спросил Николас.
На лице оружейника появилась хитрая усмешка.
— Я же сказал вам, что конструкция была очень оригинальной. Да, лезвие имело кое-какие особенности.
Николас вынул блокнот и ручку.
— Вроде этого? — Он нарисовал лезвие, как представлял себе его по ранам на теле Икудзо.
Оружейник взглянул на рисунок.
— Да, — сказал он. — Именно так.
Николас показал мастеру копию армейской фотографии Мика Леонфорте. Он был тогда намного моложе, побрит наголо и выглядел очень официально, но овал лица, чувственные губы и взгляд темных глаз исподлобья не оставляли никакого сомнения в личности изображенного человека.
Старик долго смотрел на фотографию, потом произнес:
— Да, это тот человек.
— Он сказал вам свое имя?
— Я не спрашивал.
— Почему же?
— Имя означает цель, а в этом деле все цели, кроме моей собственной, служат делу разрушения.
— Больше вы для него ничего не делали?
— Нет.
Николас отложил блокнот и ручку.
— Скажите мне, Тойода-сан, почему вы сделали ему это оружие?
— Думаю, это очевидно, — ответил старик. — Почему я вообще делаю оружие? Потому что, когда работа закончена, оно становится произведением искусства.

* * *

— Я не голодна, — сказала Фрэнси Полу Чьярамонте, когда тот повел ее к кухне.
— Не голодна, так не