главой клана.
Тони вдевал ремень в петли брюк и не сводил с жены взгляда.
— Послушай, детка. Я должен тебе кое-что сказать. Мне понятны твои переживания — особенно после того как фэбээровцы вывезли и спрятали где-то на одной из своих баз вдову и детей Дома. Разумеется, им было бы тяжело участвовать в похоронах, да и всем нам пришлось не сладко — делать вид, что в гробу, будь он проклят, который мы вчера предали земле, лежит действительно тело, а не какая-то его часть.
Маргарита ждала, упомянет ли он имя Роберта, даже заключила сама с собой пари, что этого не произойдет... и выиграла.
— Христос свидетель, после твоего Таинственного Турне в Никуда ты совершенно изменилась.
— Несомненно.
— Нет, — покачал головой Тони с отсутствующим видом итальянского бродяги. — Ты меня не поняла. Ты стала совершенно иной. Той Маргариты Гольдони, на которой я когда-то женился, кажется, уже больше не существует.
— У тебя чересчур разыгралось воображение, — сказала Маргарита, а у самой в ушах прозвучал знакомый голос: "Что же еще я тебе дал, Маргарита? Сейчас ты познала, что у тебя есть сила воли... сделать все, что пожелаешь.
Маргарита вздрогнула, но уже не столько от страха, сколько от неприязни к мужу.
— Ты так думаешь? Кажется, до этих событий тебе вполне хватало твоего бизнеса?
— Бизнес есть бизнес, Тони. И мой успех доказал, что у меня есть голова на плечах.
Тони фыркнул.
— Нет только печки, где выпекают булочки.
Из глаз Маргариты хлынула слезы.
— Подонок! Бьешь в больное место. Три выкидыша ради того, чтобы подарить тебе долгожданного сына. В чем здесь моя вина? Последний раз я была при смерти.
Тони покачал головой.
— Возможно, это связано с физиологией, — резюмировал он, — а возможно, и с психикой. Ведь ты никогда не хотела связывать себя детьми. Посмотри на нашу дочь. Разве она тебя остановила? Когда она была еще малышкой, ты хоть раз задумалась над тем, что ей нужно постоянное общение с матерью?
— А ты задумывался над тем, что отцу не мешало бы приходить домой вовремя и тоже заниматься ребенком?
— Это совершенно разные вещи, — вскричал Тони. — Я работал до рези в яйцах ради того, чтобы мы купили собственный дом и я не чувствовал бы себя должником твоего брата. И чем все это кончилось? Жизнью в его поместье, будь оно проклято, с дочерью, не знающей, как следует должным образом приветствовать отца.
— Нетрудно понять. Твой статус мужчины дает тебе основания игнорировать семью, не так ли?
— Этого бы разговора не было, — простонал он, — будь у меня жена, чувствующая ответственность перед собственным ребенком! И понимающая, что значит быть матерью!
— Боже Всемилостивый! Как я устала от тебя и твоих придирок.
Бросив на жену свирепый, в сицилийской манере взгляд. Тони буркнул:
— В таком случае убирайся вон.
Маргарита, уронив голову, расплакалась.
— Возьму да уйду.
— Долбанная кошелка, набитая дерьмом!
Маргарита побледнела и вскинула голову.
— Не смей со мной так разговаривать! В таком тоне ты не говоришь даже со своими прихвостнями!
— Потому что они мужчины, а не долбанные бабы!
Ее взметнувшуюся для пощечины руку Тони без труда отвел в сторону и больно припечатал Маргариту к стене. Очень больно. К этому ей было не привыкать.
Кипя от гнева, Тони начал вытаскивать из петель брючный ремень.
— Мне кажется, что необходимо довести все происходящее до логического конца. Слишком давно я не преподавал тебе уроков.
На последнем слове он осекся — направленный в живот ствол револьвера 45-го калибра успокоит любого.
— Вас, чертовых сицилийцев, можно угомонить только одним, — бросила Маргарита, поднимаясь с кровати.
— Маргарита!..
— Я умею им пользоваться: если ты считаешь иначе, то это будет твоя последняя ошибка.
Что она ощутила в тот момент? Ярость? Нет, подобного рода чувства приходили к ней и прежде, но она подавляла их в душе, загоняла их внутрь себя подобно тому, как загоняют джинна в бутылку. Что же теперь? Маргарита чувствовала неведомую доселе, наросшую над гневом и страхом стальную корку — силу воли, способную вырвать ее из водоворота кошмаров ее прежней жизни, и она цеплялась за это новое ощущение, как утопающий за соломинку.
Едва различимый голос нашептывал ей: «Я ведь так долго... как бы сказать?.. Жила в страхе. В страхе перед тобой. Страхе. Я боялась вымолвить слово. Ты бил меня, а я, закусив губу,