она любила в этом мире, — Николаса.
В конечном итоге она начала бояться и его. Если раньше она чувствовала себя с ним как за каменной стеной, то теперь, видимо, вследствие каких-то таинственных алхимических процессов он стал пугать ее своей все возрастающей одержимостью; его кровные узы с тандзяном вселяли в нее чувство неподдельного страха. И чем глубже он погружался в загадочные мистерии Тау-тау, тем меньше она ощущала в нем живого человека.
И теперь, после того как она решилась взглянуть на все это раскрытыми глазами, ощутив гнев и страх, Жюстина вдруг почувствовала, что после смерти дочери стала другим человеком. Она не находила себе покоя ни днем ни ночью, как бы самой судьбой гонимая на поиски той единственной нити, которой рано умершая дочь смогла бы удержать Николаса подле нее. Она отдавала себе отчет в том, что надежды вновь соединить концы этой нити в Японии у нее нет.
Даже находясь в номере, оформленном в подчеркнуто американском стиле, который действовал на ее нервы более успокаивающе, чем интерьер ее собственного японского жилища, исполненного, как ей казалось, магических чар, удушающе действующих на всякого входящего в дом европейца, она разразилась слезами.
Когда же она наконец пришла к осознанию того, что идти больше некуда? Может, в тот момент, когда Николас покинул ее, несмотря на все ее мольбы? Или же в тот момент, когда они в последний раз занимались любовью? И она чувствовала себя униженной? Или же значительно раньше? Когда она потеряла второго ребенка и тайно поблагодарила за это Господа Бога?
Сейчас она очень страдала от этой мысли!
Я слаба и себялюбива.
Этой мыслью Жюстина то укоряла себя, то успокаивала. Трудно описать тот ужас, который переполнил ее, когда она забеременела второй раз. Сама мысль о том, что она принесет миру вторую жизнь и тем самым доставит Николасу какие-то проблемы с его одержимостью Тау-тау, внушала ей жуткий страх. Во мне что-то умирает, простонала она. И скоро во мне нечего будет спасать.
После того как услышала звук отъезжающей машины, Жюстина упаковала сумку, которую обычно брала с собой на выходные, и махнула в город. Что-то помимо ее собственной воли заставляло Жюстину гнать машину по правой стороне дороги — и это с правым-то расположением руля, — никогда раньше ей не приходилось делать ничего подобного, тем более что на дорожных знаках не было никаких поясняющих надписей на английском. Она полностью положилась на свою память, которая, принимая во внимание ее теперешнее возбужденное состояние, была далеко не надежной.
К счастью, ей удалось наконец въехать в лабиринт токийских улочек, и, руководствуясь исключительно инстинктом, она умудрилась подъехать прямо к «Хилтону». Именно в нем останавливались ее американские друзья во время своих нечастых приездов в Токио — слишком уж далеко располагался их дом.
Уже сколько часов она сидела в одной и той же позе, сменив ее только раз — чтобы позвонить Тандзану Нанги, другу Николаса и ее собственному. Время от времени ее пробирала дрожь, как будто бы приступ внезапной болезни, — но она и в самом деле была больна — отчаянием.
Дозвониться до Нанги она не смогла, но его секретарша Уми, узнав голос Жюстины еще до того, как та успела представиться, обещала передать своему боссу, что звонила Жюстина из отеля «Хилтон». Положив трубку, она поймала себя на мысли, что даже не знает, что станет говорить, когда он войдет в ее номер. Она и на самом деле не отдавала себе отчета, зачем звонила ему. Видимо, все ее поведение было продиктовано инстинктом самосохранения, который настоятельно требовал от нее отыскать точку отсчета, позволившую бы вновь обрести способность логически мыслить.
Негромкий стук в дверь отвлек Жюстину от ее невеселых размышлений. Она ожидала увидеть Нанги, но, раскрыв дверь, застыла от неожиданности.
Рослый красивый американец с черными волосами, голубыми глазами и широкой улыбкой стоял на пороге. Правда, загар его поблек по сравнению с тем, который запомнился ей в Мауи. Однако одет мужчина был с иголочки, темно-синий костюм удивительно шел ему.
Улыбнувшись, он пересек прихожую и вошел в комнату. Ни слова не говоря, обнял Жюстину и запечатлел на ее лбу долгий поцелуй.
— Всеблагой Боже! Как я рад снова видеть тебя! — сказал Рик Миллар, не выпуская ее из своих объятий.
Ощутив прикосновение его губ, она сразу