омара.
— Я стала понимать, что во мне существует что-то еще. Роберт, так он назвал мне себя, доказал мне это. Я была готова убить его. Теперь я здесь с вами. Я наконец способна сказать мужу «плевала я на тебя» и чувствовать себя правой. Я смогла понять, как исковеркана была моя жизнь, когда я оставалась с ним. Я была не права, ища стабильности для себя и для моей дочери. Она больна булимией, и для этого есть чертовски важная причина. Она не глупая девочка и уже не ребенок. Она понимает, что происходит вокруг нас, чувствует несправедливость сильнее, чем взрослые. Может быть, я нанесла ей больший урон, чем кто-либо другой. Я считаю, что это Роберт помог мне открыть для себя эту важную правду. Можете вы это понять?
Кроукер не проронил ни слова во время ее монолога. Может быть, из-за съеденных моллюсков или от беспокойства в связи с тем, что произошло и что, по всей вероятности, еще произойдет здесь, если он правильно поведет дело, он потерял аппетит.
— Вы должны принять решение, Маргарита. Я полагаю, что вы решили помочь мне найти Роберта. Вы хотите снова с ним увидеться? Что можете вы получить от этого? Он — убийца, безжалостный, хитрый, возможно, не совсем в своем уме, во всяком случае чрезвычайно опасный. Вы остались живы после одной встречи с ним. Кто может сказать, что случится во второй раз?
— Он не причинит мне вреда.
— Как вы можете быть уверены в этом?
Маргарита постучала пальцем по груди, где находилось ее сердце.
— Я знаю это так же, как то, что я ем или дышу. Есть какая-то связь с ним так глубоко во мне, что она не поддается мысли или сознанию. Конечно, в этом нет никакой логики. Однако я в этом уверена.
Как ни странно, но он верил ей. Глядя в ее ясные глаза, он видел в них правду, которая глубоко его тревожила. Он почувствовал, что волосы на его затылке зашевелились, как если бы за его спиной внезапно возник человек, называющий себя Робертом. Кроукер переменил положение на стуле, испытав внезапно какое-то неудобство.
Думая о том, что он и Лиллехаммер увидели в доме морской пехоты в Санта-Клауде, он обратился к Маргарите.
— Вероятно, вам следует хорошенько осмыслить, что Роберт сделал с Домиником.
— Вы думаете, я могу это забыть?
Она также не хотела больше есть, и Кроукер подозвал официантку убрать вое со стола. Маргарита подождала, когда та уйдет, затем продолжила.
— Но есть еще что-то, кроме смерти Дома, а я думаю над этим с тех пор, как вернулась из Миннесоты. — Она стерла с рук влагу а крошечные остатки розовато-белого мяса омара. — Я сказала вам, что хочу рассказать все. Это не был театральный жест. Я так решила.
Она наклонилась вперед. В ее лице чувствовалась некоторая напряженность.
— Помните, Франси говорила вам о своих посещениях дяди Дома, что она часто ходила со мной вместе, проводила время на кухне, дегустируя содержимое холодильника, где Дом держал мороженое? Интересно, задавались вы вопросом, что я там делала так часто?
— Вы были братом и сестрой, то есть это — одна семья.
Теперь искренняя улыбка озарила лицо Маргариты.
— О боже, Лью! Это то, что всегда говорил мне Дом, когда я выражала беспокойство, что мы проводим вместе слишком много времени. Он покашливал и говорил: «Конечно, bellissima, мы — это семья. Кто будет удивляться, что мы проводим вместе время? Не Тони, и, конечно, не фэбээровцы!»
Она допила пиво, но у Кроукера возникло подозрение, что она замолчала, чтобы собраться с силами. И он был прав.
— Видите ли, Лью, я думаю теперь, что мой брат знал, что он скоро умрет. Он стал готовиться к своей смерти за два года до того, как это случилось.
Кроукер сознавал, что она давала ему ключик для понимания главного, что она хотела посмотреть, сможет ли он отбросить логику, положиться на веру, необходимую для решения загадки. Он понимал, что ей действительно нужно найти человека, который смог бы занять место брата, кто мог бы положиться на нее, такую, какой она была на самом деле, а не увлекся только ее красотой, не дал обмануть себя ее женственностью. Она была от природы так умна, что она...
«Боже мой!» Кроукер был внезапно поражен как ударом грома промелькнувшей у него мыслью, такой странной, дикой и противоречившей всякой логике, что у него возникло сомнение в ее правоте.
— Это были вы, — сказал он. — Все время это были вы. Джинни Моррис ничего не значила. Доминик нарушил