провел вчерашний вечер за беседой с отцом Али ибн-Гази, из которой не почерпнул ничего интересного. Старший Гази был крайне неразговорчив и угрюм, особенно когда Люциус показал ему свою бляху. Вначале Люциус полагал, что его недружелюбие – обычная реакция трущобного жителя на блюстителя закона, однако позже, выходя из здания, он повстречался с домовладельцем, и тот сообщил ему, что в тот день сириец удостоился визита небольшой группы джентльменов, в том числе – двух священников. Описание коих полностью совпадало с тем, что рассказывала миссис Санторелли, однако домовладелец подметил и новую деталь: у одного святого отца на пальце был перстень-печатка Епископальной церкви. Это означало вещь совершенно немыслимую: похоже, католик и протестант работали вместе, преследуя некую общую цель. Домовладелец затруднился эту цель обозначить, ибо не мог сказать, о чем священнослужители беседовали с Гази, однако сразу после их ухода тот вернул хозяину долги по аренде – до последнего цента и в крупных купюрах. Люциус собирался рассказать нам об этом еще прошлой ночью, но так вышло, что, покинув сирийские трущобы, он решил заскочить в морг. Детектив хотел узнать, осматривал ли тело Али коронер, и если да, какое официальное заключение вывел, но его заставили ждать без малого три часа. А потом сообщили, что тело давно передано для захоронения, а единственная копия заключения – необычайно, как заверил Люциуса офицер в морге, лаконичная, – отправлена для ознакомления мэру Стронгу.
Таким образом, невозможно было точно определить, кто именно оказался замешан во всей этой истории – священники, коронер, мэр или кто-то еще, однако налицо оставались сокрытие фактов и попытка подпустить тумана в происходящее. У нас появилось чувство, что мы не просто ловим убийцу, а противостоим чему-то большему, и ощущение это, впервые мелькнувшее у нас в головах после убийства Джорджио Санторелли, теперь расцветало и немало беспокоило нас.
Получив, таким образом, зловещих шпор, наш отряд в последующую неделю с удвоенной энергией взялся за расследование. Места убийств и дома терпимости вновь и вновь навещались братьями Айзексонами, которые часами пытались обнаружить не замеченные прежде улики и целыми днями пробовали вытянуть новые сведения из всех, кто мог заметить или услышать что-нибудь подозрительное. Нo всюду им преграждала дорогу знакомая стена молчания, заткнувшая рот отцу Али ибн-Гази. К примеру, Маркус задумал было подвергнуть смотрителя из Кэсл-Гарден более серьезному и обстоятельному допросу, нежели тот, которым пришлось удовольствоваться в ночь убийства, но когда детектив явился в форт, ему сообщили, что смотритель уволился и покинул город в неизвестном направлении. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: куда бы ни исчез этот человек, с собой он прихватил внушительную пачку денег – из тех, которыми по всему городу налево и направо швырялись два неопознанных священника. Тем временем Крайцлер, Сара и я подробнее прорисовывали нашего воображаемого убийцу, в качестве отправных точек используя характерные особенности людей, совершавших похожие преступления. Как это ни прискорбно, в таких «пособиях» недостатка у нас не было: похоже, число их увеличивалось прямо пропорционально улучшению погоды. Как минимум одно такое происшествие, как ни странно, напрямую зависело от погоды. Мы с Крайцлером заинтересовались следствием по делу некоего Уильяма Скарлета, задержанного у себя дома полицией при попытке убийства собственной восьмилетней дочери топориком. Патрульный, прибывший на место, незамедлительно послужил новой мишенью для мистера Скарлета, в результате чего все добропорядочные обыватели по 32-й улице и Мэдисон-авеню много часов кряду не могли уснуть, терпя оглушительные завывания этого безумца. К счастью, дочери и патрульному удалось спастись бегством, не получив при этом серьезных травм. Позже, когда Скарлета наконец удалось усмирить, он объяснил свои действия тем, что его свела с ума сильная грозовая буря, бушевавшая той ночью над городом. Как ни удивительно, Крайцлер удовлетворился подобным оправданием. Скарлет в самом деле души не чаял в своей дочурке, не говоря уже о том, что ни разу не становился на пути закона. И хотя Ласло по обыкновению склонялся к версии, что происшедшее стало результатом застарелого отклонения психики, он все