и снял оттуда свой любимый томик – «Жизнь и смерть безумного грабителя и убийцы Сэмюэла Грина». Ласло любил ссылаться на это дело 1822 года родителям своих «студентов»: печально известный Грин, по словам Крайцлера, по праву мог считаться «дитем розги»: в детстве его воспитывали побоями, и, будучи наконец изловленным, он открыто признал, что все его преступления против общества служили своего рода местью. Впрочем, лично меня в сем фолианте привлекал фронтиспис, красочно изображавший, как следовало из подписи внизу листа, «Конец Безумца Грина» на бостонской виселице. Что-то притягивало меня в абсолютно невменяемом взгляде знаменитого сумасшедшего; вот и на этот раз из очередного созерцания меня вывел Крайцлер – не поднимая головы, он протянул мне какие-то листки и произнес:
– Извольте полюбоваться, Мур, – наш первый успех, хоть пока и незначительный.
Я отложил книгу в сторону. Листки представляли собой бланки и расписки, касавшиеся некоего захоронения на кладбище, точнее – двух определенных могил; еще один документ был посвящен эксгумации тел; последняя же страница была густо испещрена совершенно неразборчивым почерком и подписана «Абрахам Цвейг»…
Тут я внезапно почувствовал, что за мной пристально наблюдают. Обернувшись, я увидел девочку лет двенадцати с хорошеньким круглым личиком и затравленным взглядом; она была чем-то напугана. В руках у нее была книга, минуту назад отложенная мною. Взгляд девочки потрясенно метался от меня к ужасному фронтиспису, ненадолго останавливаясь на верхних пуговицах ее простенького, но чистого и опрятного платьица. Скорее всего, она прочла подпись к гравюре и неожиданно для себя пришла к какому-то не стишком приятному выводу.
Ласло наконец оторвался от своих документов и, повернувшись к малышке, мягко произнес:
– А, Берта. Ты уже готова?
В ответ девочка робко указала на книгу, а затем протянула указующий перст в мою сторону и с дрожью в голосе спросила:
– Выходит… я тоже безумна, Доктор Крайцлер? А этот человек – он должен забрать меня в такое же страшное место?
– Что? – вырвалось у Крайцлера. Он забрал у девочки злополучную книгу, мимоходом состроив мне укоризненную гримасу. – Безумна? Что за вздор! Напротив, у нас для тебя очень хорошие новости. – Крайцлер говорил с ней как со взрослым человеком, – прямо и не выбирая выражений, хотя тон его при этом оставался успокаивающе-добродушным – классический тон разговора с ребенком. – Иди-ка сюда, – позвал ее Крайцлер и усадил себе на колени. – Должен признаться вам, мисс, вы – очень здоровая и разумная юная леди. – Щеки малышки озарились легким румянцем и она тихо и довольно рассмеялась. – Во всех твоих неприятностях виноваты маленькие наросты у тебя в носике и ушках. Они, в отличие от тебя, просто в восторге от той окаянной холодрыги, что царит у тебя дома. – При этих словах он потрепал ее по затылку и продолжил: – Тебе нужно будет повидаться с врачом. Я познакомлю тебя с одним доктором, моим хорошим приятелем – он просто удалит тебе эти наросты, пока ты будешь спать, и все. Что же касается этого человека, – он опустил ее на пол, – позволь мне представить тебе еще одного своего друга, его зовут мистер Мур.
Девочка сделала книксен, при этом не сказав ни слова. Я поклонился ей в ответ.
– Рад встрече с вами, Берта.
Она снова рассмеялась, на что Ласло поцокал языком и заметил:
– Ну все, хватит хихикать, сбегай за матушкой, и мы с ней обо всем договоримся.
Берта выбежала в коридор. Ласло подошел ко мне и, похлопав по бумагам, которые только что мне выдал, возбужденно произнес:
– Быстрая работа, а, Мур? Представьте, они уже час как здесь.
– Какая работа? – спросил я, ничего не понимая. – Кто – они?
– Дети Цвейга! – ответил Ласло с тихим ликованием. – Те самые, из водонапорной башни – у меня внизу их останки.
Картина показалась мне до того отвратительной и несогласной со всем, что происходило в тот день в Институте, что я содрогнулся. Но не успел я поинтересоваться, за каким чертом ему все это понадобилось, в кабинет вошла Берта со своей матерью – той самой женщиной в шали. Женщина сразу же обменялась с Крайцлером несколькими репликами на венгерском, но познания Ласло в этом языке были ограниченны (его отец-немец был против того, чтобы ребенок болтал на языке матери), и они быстро перешли на английский.
– Миссис Райк, вы обязательно