дитя, равно как и долгой заботы мы не ожидали, но выбор у нас был не слишком велик. Обычное дело в Нью-Йорке – или так, или никак. Наверное, мы просто успокаивали свою совесть.
Уладив закавыку с младенцем, мы наконец добрались до черного хода. Проулок между первым корпусом и вторым был просто загроможден баками, бочками, ведерками и бадейками с мусором и нечистотами, а смердело здесь ужасающе. Сара закрыл нос платком и предложила мне сделать то же самое. Стараясь дышать пореже, мы отыскали вестибюль заднего корпуса. На первом этаже располагались четыре квартиры, где, по первому впечатлению, проживало чудовищное количество народу. Я было попробовал понять, на каком языке они разговаривают между собой, но на восьмом по счету наречии сбился. Ароматная компания германских иммигрантов расположилась с кувшинами пива на лестнице и с видимой неохотой освободила нам дорогу наверх. Даже при этом скудном освещении было заметно, что лестница вымазана чуть ли не в дюйм толщиной чем-то настолько липким и отвратительным, что у меня пропала всякая охота гадать, что это может быть. Хотя германцев вещество, похоже, не смущало.
Квартира Санторелли находилась на втором этаже в самом хвосте коридора: самое темное место во всем здании. На стук нам открыла маленькая, кошмарно худая женщина с ввалившимися глазами – она говорила на сицилийском диалекте. Мое знание итальянского ограничивалось оперой, но Сара знала его неплохо – опять-таки благодаря своей сестринской практике, – так что общий язык мы нашли быстро. Миссис Санторелли вовсе не удивило появление Сары (напротив, мне показалось, она ее ожидала), но мое присутствие ее сильно обеспокоило – она боязливо осведомилась, полицейский я или репортер. Сара, быстро сообразив что к чему, представила меня как своего «ассистента». Миссис Санторелли озадаченно посмотрела сначала на нее, потом на меня, но в результате согласилась впустить нас.
– Сара, – спросил я, когда мы вошли, – ты ее знаешь?
– Нет, но вот она меня, похоже, знает. Странно.
Квартира состояла из двух комнат без окон – их роль играли узкие щели, проделанные в стенах согласно недавним постановлениям о должной вентиляции многоквартирных домов. Санторелли сдавали вторую комнату еще одной сицилийской семье, в результате чего сами вшестером – с отцом, а также четырьмя братьями и сестрами Джорджио – ютились в каморке девять на шестнадцать футов. Закопченные стены ничто не украшало, а два больших ведра по углам предоставляли санитарные удобства. Семейство также владело керосиновой печкой – недорогой разновидности, из тех, что зачастую и кладут конец всем подобным строениям.
На старом грязном матрасе, укутанный во все тряпье, какое только нашлось в квартире, стонала главная причина волнения миссис Санторелли – ее муж. Черт лица было невозможно разобрать из-за многочисленных порезов, кровоподтеков и синяков, лоб блестел испариной. Рядом с его головой валялись окровавленная тряпка и, что казалось вовсе неуместным, – перевязанная пачка денег, на глаз, – несколько сотен долларов. Миссис Санторелли взяла пачку, сунула ее Саре и подтолкнула мою приятельницу к мужу. По высохшему лицу женщины катились слезы.
Так мы вскоре обнаружили причину странного поведения женщины: она решила, что Сара – медсестра. Часом раньше она отправляла своих четырех детей за помощью. Сара вновь проявила чудеса сообразительности и без лишних вопросов занялась несчастным мужем – у того обнаружилась сломанная рука, а все тело покрывали кровоподтеки.
– Джон, – твердо сказала Сара, – отправь Сайруса за бинтами, антисептиками и морфием. И скажи ему, что нам понадобится хороший чистый кусок дерева для шины.
В одно мгновение я выскочил из двери, пронесся мимо ворчавших германцев, пролетел через вонючий проулок и оказался на парадном крыльце первого корпуса. Сайрусу я прокричал распоряжение Сары, тот мгновенно пустил мерина в галоп, но мне на обратном пути один из бродяг грубо преградил дорогу толчком в грудь.
– Погодь минутку, – сказал он. – Зачем тебе все это барахло?
– Мистер Санторелли, – ответил я. – Он тяжело ранен.
Бродяга жестко сплюнул на мостовую.
– Чертовы фараоны! Я тебе так скажу, парень: макаронников я ненавижу, но чертовых фараонов ненавижу еще больше!
Рефрен вновь означал, что путь свободен. Наверху Сара уже успела где-то добыть теплой воды и к тому времени,