о городских беспорядках и прочем – но какова моя ставка во всем этом? Какая мне разница, если Нью-Йорк сгорит дотла? Ведь кто бы в итоге ни остался в живых, когда все это кончится, им непременно захочется промочить горло и скоротать час одиночества – и я им это смогу предоставить, верно?
– В таком случае, – сказал Крайцлер, – зачем вы вообще ввязались во все это?
– Потому что меня все это злит. – Впервые за весь разговор Келли посерьезнел. – Да, доктор, – меня это злит. Тех свиней позади ушлые ребята с Пятой авеню начинают пичкать помоями про это общество, едва они сходят со своих пароходов. И что они, по-вашему, делают? Расшибаются в лепешку, лишь бы урвать от этого общества все что можно. Это подстава, это грязная игра, как ни назовите, но я не прочь взглянуть, как все потечет в другую сторону. – Его благодушная улыбка вернулась на место. – Хотя, быть может, моему отношению есть причины и поглубже, доктор. Может, вам посчастливится найти в… в контексте моей жизни нечто такое, что это все и объяснило бы, – если, конечно, вам такие данные откроются.
Последнее замечание изрядно меня удивило, да и Крайцлера, как я заметил, тоже: он не ожидал от Келли таких речей. Грубая живость ума этого человека вводила в робость – при определенном стечении обстоятельств он мог представлять для нас серьезную угрозу во всех смыслах.
– Но какими бы ни были эти причины, – продолжал наш спутник, довольно поглядывая в окно, – я чрезвычайно рад нынешнему развитию событий.
– В достаточной мере, – с нажимом произнес Крайцлер, – чтобы осложнить его разрешение?
– Доктор! – нарочито возмутился Келли. – Я готов оскорбиться вашими словами.
Бандит откинул крышечку в набалдашнике трости, явив нашему взору небольшую емкость, заполненную мелким кристаллическим порошком.
– Джентльмены? – предложил он нам, но мы отказались оба. – Зря. Очень освежает в такой небожеский час. – Капли высыпал немного кокаина на запястье и стремительно всосал в себя. – Не хотелось бы показаться вам дешевым хлыщом, но утро – это не для меня. Как бы там ни было, доктор… – Он утер нос тонким шелковым платком и закрыл крышечку. – Я, признаться, и не предполагал, что какие-то попытки достичь разрешения всерьез предпринимаются. – Он прямо посмотрел на Крайцлера. – Вы знаете что-то, чего не знаю я?
Ни Крайцлер, ни я не ответили, а потому Келли продолжил свою речь, сведшуюся к продолжительному и саркастичному высмеиванию жалких попыток властей распутать это дело. Наконец брогам, резко дернувшись, остановился у западной оконечности Сентрал-парка. Мы с доктором вышли на перекресток 77-й улицы, надеясь, что на этом наша беседа с Келли завершена; однако не успели мы сделать и пары шагов по тротуару, голова бандита высунулась из экипажа и окликнула нас:
– Для меня это была немалая честь, доктор Крайцлер. Тебя это касается тоже, щелкопер. Однако позвольте осведомиться напоследок – вы ведь не думаете, что эти здоровые ребята действительно дадут вам завершить ваше маленькое расследование?
Признаюсь, я растерялся с ответом, но Крайцлер, очевидно, был наготове.
– Здесь, Келли, я могу лишь ответить другим вопросом – а вы дадите нам его закончить?
Келли вывернул голову и посмотрел в утреннее небо:
– Сказать по правде, я об этом еще не думал. Да, полагаю, мне и не придется. Эти убийства, как я уже сказал, оказались мне очень кстати. Если вы собираетесь поставить эту пользу под угрозу… ах да, что я плету, право слово? Имея то, с чем вы столкнулись, как бы вам самим не угодить за решетку. – И он отсалютовал нам тростью. – Приятного утра, джентльмены! Гарри! Пошел назад в «Нью-Брайтон»!
Мы проводили глазами брогам, на чьей подножке гигантской макакой-переростком висел Джек Макманус, и повернулись к стенам и башенкам в стиле раннего Возрождения, принадлежавшим Музею естественной истории.
Хотя с его открытия не прошло еще и трех десятилетий, музей уже располагал первосортным составом экспертов и громадными коллекциями диковин – костей, камней, чучел и насекомых. Но все эти престижные отделы, по праву считавшие сей причудливый замок своим домом, не могли состязаться в славе, а также иконоборчестве с отделом антропологии; и впоследствии я понял, что прямая заслуга в этом принадлежит человеку, к которому мы направлялись, – Францу Боасу.
Он был примерно ровесником Крайцлера, родом из