неполовозрелые дети подвергались сексуальным домогательствам отца.
– При всем должном уважении, доктор – перебила Сара, – мне представляется, что Брейер и Фрейд сами запутались в результатах своих изысканий. Фрейд сначала полагал такие домогательства основой для всей истерии, но в последнее время, судя по всему, изменил точку зрения и считает, что к истерии ведут скорее фантазии об оных.
– Разумеется, – неохотно согласился Крайцлер. – В их трудах немало тумана. Я, к примеру, так и не смог разделить это их навязчивое стремление истолковывать всё одним лишь сексом. Я даже насилие не готов сюда включить. Но, Сара, взгляните с эмпирической точки зрения: сколько вам известно семейств, возглавляемых деспотичной и жестокой матерью?
Сара пожала плечами:
– Есть много видов насилия, доктор. Но я смогу высказаться подробнее, когда мы дойдем до конца письма.
Крайцлер уже написал на левой стороне доски: ЖЕСТОКИЙ ОТЕЦ ПОД МАСКОЙ РЕСПЕКТАБЕЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА, – и теперь ему не терпелось двинуться дальше.
– Весь первый абзац, – провозгласил он, прихлопнув ладонью письмо на столе, – несмотря на ошибки правописания, выдержан в едином тоне.
– Это сразу бросается в глаза, – подтвердил Маркус. – Он уже решил для себя, что за ним охотится множество людей.
– Кажется, я понял, к чему вы клоните, доктор, – вмешался Люциус, роясь в стопе книг и бумаг. – Одна из статей, что вы нам давали, – та, которую вы сами перевели… да где же она?… Вот! – И он выдернул тоненькую папку. – Доктор Краффт-Эбинг. Он говорит об «интеллектуальной мономании» и о том, что немцы называют primareVerrticktheit, то бишь «первичном безумии»… Так вот, он предлагает заменить оба термина одним – «паранойя».
Крайцлер кивнул, вписывая слово ПАРАНОИК в секцию, озаглавленную ПЕРЕРЫВ.
– «Ощущения, а то и мании преследования, укоренившиеся в человеке после эмоциональной травмы или ряда травм, но не вызывающие помешательства» – точность определений Краффт-Эбинга достойна похвалы, и они здесь, похоже, уместны. Я, правда, сильно сомневаюсь, что наш человек уже вошел в помраченное состояние, однако поведение его, вполне вероятно, – отчетливо антиобщественное. Что, разумеется, не значит, будто мы ищем мизантропа. Это было бы слишком просто.
– А сами убийства разве не могут удовлетворять его антиобщественный позыв? – спросила Сара. – В остальном снаружи он выглядит нормальным… скажем, членом общества?
– Я бы даже сказал – чересчур нормальным, – улыбнулся Крайцлер. – В глазах соседей, этот человек не станет убивать детей и заявлять, что он их сожрал. – Ласло занес эти соображения на доску и снова повернулся к нам. – Итак – переходим ко второму, еще более поразительному абзацу.
– С ходу бросается в глаза одно, – объявил Маркус. – За границей он практически не бывал. Не знаю, что он там читал, только в последнее время в Европе широкое распространение каннибализма не отмечено. Едят они там что угодно, но не друг друга. Хотя вот насчет немцев я не уверен… – Маркус осекся и глянул на Крайцлера. – Ой. Не хотел вас обидеть, доктор. Люциус выразительно постучал себя по лбу, но Крайцлер лишь сухо улыбнулся. Причуды братьев уже не ставили его в тупик.
– Вам это и не удалось, детектив-сержант. Насчет немцев действительно ни в чем нельзя быть уверенным. Но если мы примем, что все его путешествия ограничивались Соединенными Штатами, как это соответствует версии, будто его навыки в скалолазании указывают на европейское происхождение?
Маркус пожал плечом:
– Американец в первом поколении, родители – иммигранты.
– «Грязные иммигранты»! – резко выдохнула Сара. Крайцлер с благодарностью глянул на нее:
– В самом деле, – и записал на левой стороне доски: РОДИТЕЛИ-ИММИГРАНТЫ. – Вся фраза так и дышит отвращением, верно? У такой ненависти, как правило, имеется конкретный корень, хотя мы можем его сразу и не заметить. В нашем случае у него, вероятно, с ранних лет сложились напряженные отношения с одним или обоими родителями, и он в конечном итоге начал презирать все, что с ними связано. Включая само их происхождение.
– Однако это и его собственное происхождение, – вмешался я. – Из этого тоже может произрастать жестокость к детям. Это ненависть к себе – словно он пытается вычистить грязь из себя самого.
– Интересно вы это сказали, Джон, – подхватил Крайцлер. – К этой фразе мы еще вернемся. Но здесь