что из Парижа. Каддафи и Ялаф отнюдь не глупы, источник, на который они ссылаются, безупречен. Действительно — с чего бы это ЦРУ внезапно заинтересовалось французом по имени Таверне?
— А Эссат мог слышать это имя?
— Не мог. Когда я инструктировал Саада, он был у тебя.
— Пожалуй, эта информация из Триполи убедительна, — протянула Расмия. — Но странно все же — несколько часов назад пришли сведения из Парижа — и тут же их подтверждают из Триполи. Совпадение подозрительное, разве нет? Оно как-то… Если и правда кто-то нас морочит, он перестарался…
— Ну, а если ни против Саада, ни против Эссата нет никаких свидетельств, а мы точно знаем, что один из них предатель, — кого бы ты выбрала?
Расмия снова замолчала надолго, потом сказала:
— Вы не имеете права спрашивать меня.
— Имею. Я на все имею право — мы не в игрушки тут играем. Бывает, надо делать выбор и потрудней этого — ты что, не знаешь? Я просто требую ответа.
— А я не буду отвечать. Незачем меня вмешивать в эти дела. Ликвидировать своего же товарища, который, может, и не виноват ни в чем, только потому что он внушает меньше доверия, чем остальные… При чем тут женская интуиция? Это непрофессионально — играть в угадайку.
— И все же — решать придется, — жестко возразил профессор. — Хоть ты и сделала все, что могла, чтобы подорвать веру в те факты, которые я привел.
— Так незачем было меня спрашивать.
И вновь наступило молчание.
— Если уж убирать Саада, так прямо сейчас, пока он в Париже, — чтобы не успел испортить все дело. Но если я отдам такой приказ, то вряд ли они сумеют получить от него признание. И мы все равно ничего не узнаем точно…
— Неужели они не смогут нормально допросить его?
— Здесь смогли бы, там — нет.
— Сами решайте.
— И решу. На следующей неделе надо быть в Париже — Саад устроил мне свидание с этим Таверне.
— Ловушку вам подстроил?
— Не исключено. Но я не собираюсь являться именно на это свидание — постараюсь договориться заново.
— Вот как!
— Знаешь, весь мой опыт подсказывает, что от раковой опухоли надо избавляться сразу — вырезать ее, и все. Нечего время тянуть. И врачи так советуют.
— Вы встретитесь с Саадом в Париже?
— Нет — и ни с кем другим тоже. Теперешняя наша задача не должна быть связана с нашей деятельностью в Европе. Только ты и я знаем о ней.
— А Эссат?
— Нет. Мы с тобой едем в Париж, а он останется здесь, и вилла будет для него закрыта.


За тридевять земель от упомянутой виллы — в Версале, где в воскресенье стояла великолепная солнечная погода, — проводил свою ежегодную выставку клуб любителей кошек. Недавний президент этого клуба Альфред Баум — обладатель великолепной, отмеченной наградами пары, признанный знаток кошачьих достоинств — был по горло занят: он был в составе жюри, оценивая представительниц длинношерстных пород. Здесь, в компании со своими единомышленниками — большей частью это были дамы, среди членов версальского клуба мужчин немного, — он чувствовал себя великолепно и выглядел самым обычным, средних лет французом: плотная фигура, помятый костюм цвета беж, в глазах спокойное достоинство и легкая сардоническая усмешка. Мадам Баум, чей интерес к кошкам не простирался столь уж далеко, осталась дома, к ней пришли гости. Баум любил такие дни, полагая, что они просто необходимы человеку, чтобы расслабиться и вернуться к самому себе. «Отношения между человеком и кошкой — это тот моральный уровень, к которому люди должны стремиться, устанавливая собственные взаимоотношения. Доверие, не исключающее хорошо взвешенных предосторожностей; привязанность в разумных пределах; взаимный обмен — за свой комфорт и пропитание кошка дарит вам дружбу и эстетическое наслаждение. И, наконец, это отношения мирные и спокойные, в которых ни одна из сторон не стремится утвердить свое преимущество. Вот как складываются отношения с кошкой, и это прекрасная модель для любых человеческих связей».
Он имел обыкновение излагать эти принципы у себя дома, и его жена, по правде сказать, никогда не могла понять, шутит он или говорит всерьез.
— Надо было тебе философом стать, Альф, — отвечала она. — Или ветеринаром.
— Философию я изучал, но ты же знаешь — мой папаша хотел сделать из меня священника, я только зря два года потратил… Хотя, впрочем, и теология, и философия в моей работе нелишни.
Сейчас он прохаживался вдоль клеток, внимательно