Но кому-то приходится заниматься и неприятным выбором: спасти одного, пожертвовав другим, пускаться на рискованные, мерзкие дела ради того, чтобы предотвратить еще более мерзкие.
Он поднялся на ноги и направился к двери, проклиная мысленно все на свете. Парижская история вполне может повториться — и даже в худшем варианте.
Он сам разработает дальнейший план, и никого в Иерусалиме, ни одного человека, независимо от того, состоит он в комитете или нет, не попросит разделить тяжкое бремя своих сомнений.

Глава 6

Расмия и Явед Ханиф стали любовниками, когда вместе поехали в Дамаск. Он добивался этого и раньше, но она каждый раз отвергала его. В Бейруте за ним буквально охотились студентки из тех, что считались «западными», то есть более раскованными, а также дамы постарше из числа преподавательниц. Подобный успех легко объясним: женщин нередко привлекает именно явное отсутствие интереса к ним. Мужчина, выказывающий поклонницам свое пренебрежение, неулыбчивый, не тратящий времени на ухаживания и светские разговоры, пренебрегающий порой даже простыми правилами вежливости, никогда не встретит отказа, если ему вздумается вдруг переспать с одной из них.
Однажды, оборвав собственные долгие рассуждения на тему о культурных достижениях арабов в период, когда они занимали Иберийский полуостров, Ханиф внезапно заявил:
— Мы должны стать любовниками — ты мне нравишься…
В этих словах не было ни просьбы, ни предложения — приказ, который надлежит исполнить… Будто ее согласие ничего не значит, будто он абсолютно уверен, что возражений не последует.
В тот вечер они ужинали, как обычно, в кафе, ее рука лежала на столе рядом с его рукой, но он и попытки не сделал до нее дотронуться. Взглядом он буквально впился в ее глаза, но это была обычная манера смотреть так на всех…
В тот раз Расмия отказалась повиноваться. Сейчас она уже не помнила, почему и было ли это трудно. Наставник не казался ей привлекательным, инстинкт подсказывал, что он опасен, что он смутит ей душу. Что-то она ответила вроде того, что должна подумать, и он будто забыл об этом разговоре. А через несколько месяцев повторил свой вопрос и выслушал, что Расмия не мыслит себе близких отношений с человеком, годным по возрасту ей в отцы. Он проявил удивительное терпение и больше не заговаривал об этом. Но когда они перебрались в Дамаск и поселились в одном доме, он однажды ночью просто пришел в ее комнату, и Расмия уступила. С тех пор она послушно, хотя и без особой охоты делила с ним ложе.
Ханиф так и не узнал, что заставило ее уступить, его мало заботили ее чувства. Эта область вообще не интересовала профессора, сосредоточенного на своей идее. Молоденькая любовница не проявляла пылкости, зато и не предъявляла в постели требований и не обнаруживала никаких прихотей, была доступна всякий раз, когда он ее желал. Ханиф раз навсегда решил, что его подруга бестемпераментна — это, кстати, вполне соответствовало ее молчаливому, необщительному нраву. Сексуальную пассивность он относил на счет пассивности эмоциональной, и не приходила мысль, что все дело в нем, что ему не удалось пробудить в ней женщину и что другой сумел бы это сделать. Подобные сомнения были чужды ему, и по правде сказать, Ханифу было вполне безразлично, хорошо ли с ним его избраннице. Он изредка приходил в ее спальню или звал ее к себе, и они предавались любви, в которой не было никакой любви: он — отвлеченно, как бы ради пользы для здоровья, она равнодушно, без всяких там волнений.
Ханиф явился в ее комнату после полуночи, разбудил, но сел на самый край постели, не пытаясь ее обнять. Расмия спала нагишом и теперь сидела, прислонясь спиной к подушкам. Грива черных волос, рассыпавшись, скрыла плечи и крепкие маленькие груди, только один коричневый сосок выглянул сквозь блестящие пряди.
— Я устала. Вы что, хотите…
— Поговорить с тобой.
— А утром нельзя? Так спать хочется.
— Проснись как следует и слушай. У меня, ты знаешь, есть сомнения насчет Эссата.
— Вы уже говорили…
— Вот почему я посылаю с ним тебя.
— Я поняла.
— Он блестящий лидер, прекрасно работает с людьми. Мне не хотелось бы ошибиться.
Расмия пожала плечами:
— Но нельзя же рисковать безопасностью всей группы.
— Знаю, нельзя, — брюзгливо возразил Ханиф. — Что ты мне толкуешь очевидные истины. Я хочу, чтобы ты как следует поняла свое задание.