это будет звучать.
Я сказал:
— Доброе утро.
— Доброе утро. — Она снова зажала гитару в тисках и не подняла глаз даже тогда, когда инструмент был надежно закреплен. Ее пальцы скользнули по напильнику. — Как спалось?
— Отлично. А тебе?
— И мне тоже.
— Будешь завтракать?
— Пожалуй, нет, — ответила она. — Там в холодильнике масса всего. Будь как дома.
Я сказал:
— Я тоже не голоден.
Ее пальцы забарабанили по напильнику.
— Извини.
— За что?
— За то, что не хочу завтракать.
— Тяжкое уголовное преступление. Вы арестованы.
Она улыбнулась, снова посмотрела на верстак и опять на меня.
— Ты ведь знаешь, как это бывает стоит втянуться, и уже не остановишься. Я рано проснулась, в четверть шестого. Потому что на самом деле мне плохо спалось. Не из-за того, что... Просто я не находила себе места от мыслей об этом. — Она погладила выпуклую нижнюю деку гитары и легонько постучала по ней подушечками пальцев. — Все еще обдумывала, как буду добираться до структуры дерева. Это бразильское дерево, радиальной распиловки — можешь себе представить, сколько я заплатила за доску такой толщины? И сколько времени искала такую ширину? Она хочет, чтобы нижняя дека была из одного куска, так что мне никак нельзя запороть эту доску. И это меня сковывает, работа идет медленно. Но сегодня все вдруг пошло легко. Поэтому я и не останавливалась — плыла, куда нес меня этот поток. Который час?
— Десять минут восьмого.
— Ты шутишь, — сказала она, разминая пальцы — Не могу поверить, что работаю уже почти два часа. — Она снова согнула и разогнула пальцы.
Я спросил:
— Болят?
— Нет, я чувствую себя отлично. Делаю эти упражнения для рук для того, чтобы не сводило пальцы, и это на самом деле помогает.
Она опять тронула напильник.
Я сказал:
— Ты попала в струю, малыш. Так что не останавливайся.
Я поцеловал ее в макушку. Она одной рукой схватила меня за запястье, а другой сдвинула очки на лоб. Ее глаза были действительно красные и припухшие Неплотная подгонка очков или слезы?
— Алекс, я...
Я приложил ей палец к губам и поцеловал в левую щеку. Слабый аромат духов, теперь уже знакомый, защекотал мне ноздри. Смешиваясь с запахом древесных опилок и пота, он будил слишком много воспоминаний.
Я высвободил руку. Она схватила ее, прижала к щеке. Наши пульсы слились в один.
— Алекс, — сказала она, глядя на меня снизу вверх и часто мигая. — Я ничего не подстраивала, чтобы случилось то, что случилось. Пожалуйста, поверь мне. И то, что я сказала о дружбе, это правда.
— Тебе не за что извиняться.
— А я почему-то чувствую, что есть за что Я ничего не сказал на это.
— Алекс, что же теперь будет?
— Не знаю.
Она отпустила мою руку, отстранилась и повернулась лицом к верстаку.
— А как же она? — спросила она. — Эта учительница.
Эта учительница Я говорил ей, что Линда работает директором школы.
Понижение в должности в угоду собственному самолюбию.
Я сказал.
— Она в Техасе. На неопределенное время — болен отец.
— Вот как. Печально это слышать. Что-то серьезное?
— Сердце Дела его не слишком хороши.
Она повернулась лицом ко мне, опять часто мигая. Вспомнила о засоренных артериях собственного отца? А может, была виновата пыль?
— Алекс, — сказала она, — я не хочу... Знаю, что не имею права спрашивать тебя об этом, но какая у вас с ней договоренность?
Я подошел к верстаку, оперся на него обеими руками и стал смотреть на потолок из рифленой стали.
— Нет никакой договоренности, — ответил я. — Мы с ней друзья.
— Она расстроится из-за этого?
— Не думаю, чтобы это заставило ее разразиться радостным воплем, но я не собираюсь подавать письменный рапорт.
Злость, прозвучавшая в моем голосе, заставила ее схватиться за край верстака.
Я сказал:
— Послушай, извини меня. Просто сейчас столько всего навалилось на мою голову, и я сам чувствую, что... увяз. Не из-за нее — может, лишь в какой-то мере. Но главным образом из-за нас с тобой. Из-за того, что мы вдруг, нежданно-негаданно оказались вместе. Как это было в последний раз... Черт, сколько же прошло времени? Два года?
— Двадцать пять месяцев, — уточнила она. — Но кто считает? — Она положила голову мне на грудь, тронула за ухо, тронула за шею.
— Могло бы быть и двадцать пять часов, — заметил я. — Или двадцать пять лет.
Она глубоко вздохнула.
— Мы подходим друг другу, — сказала она. — Я просто забыла, насколько