и упрекнул Валландера за его нежелание заранее ознакомиться с содержанием статьи.
– Дело не в моем желании или нежелании, – сказал Валландер. – Дело во времени. Сейчас мы так перегружены работой, что просто не имеем права тратить даже час на эту возню.
– Завтра приезжает шеф полиции, – сказал Турнберг. – И министр юстиции. Более неподходящего момента для этой статьи просто невозможно придумать.
Валландер внезапно сообразил, что беспокоит Турнберга.
– О вас там речи не идет, – сказал он. – Насколько я понял, статья целиком и полностью посвящена работе полиции, а не прокуратуры.
Турнберг промолчал. На этом оперативка закончилась. Анн-Бритт в коридоре рассказала Валландеру, что Турнберг несколько раз спрашивал ее, что же на самом деле произошло в национальном парке, когда Валландер якобы избил бегуна.
Именно в этот момент Валландер почувствовал, что сил у него больше нет. Неужели им мало? Неужели они собираются дать ход абсурдным обвинениям Нильса Хагрота? День пропал впустую, подумал он, и я ничего уже не хочу и ничего не могу.
Было уже половина седьмого. Он с трудом заставил себя встать, вспомнив, что за день предстоит сегодня. На двери гардероба висела его полицейская форма. На двенадцать назначено совещание с участием шефа полиции и министра, а потом почти сразу похороны – вряд ли он успеет заехать домой переодеться. Натянув мундир, он встал перед зеркалом. Брюки не сходились на животе, пришлось верхнюю пуговицу под ремнем оставить незастегнутой. Он попытался вспомнить, когда он последний раз надевал форму, но так и не вспомнил. Несколько лет назад.
По дороге в полицию он купил газету. Журналист не преувеличивал. Статья занимала много места, были даже фотографии. Ева Хильстрём и другие родители обвиняли полицию по трем пунктам. Во-первых, полиция долго не реагировала на исчезновение их детей. Во-вторых, следствие ведется крайне неэффективно. В-третьих, они не могут получить информацию, на которую имеют право.
Шеф полиции явно не обрадуется, подумал Валландер. Для него не важно, что скажу ему я или кто-то другой – что все эти обвинения, за исключением, пожалуй, того, что они спохватились и в самом деле поздно… кроме этого, все остальные пункты критики совершенно необоснованны. Для него само появление критической заметки, не важно, справедливой или нет, является ущербом, нанесенным всему возглавляемому им полицейскому корпусу.
На душе было мерзко. К тому же он разозлился. Это будет долгий и тяжкий день, подумал он, входя в полицию. Было без пяти восемь, тепло, пожалуй, даже жарковато.
В двадцать минут двенадцатого Лиза Хольгерссон позвонила ему из машины. Они едут из Стурупа и минут через пять будут на месте. Валландер вышел в приемную. Турнберг уже был на месте. Они обменялись приветствиями, ни словом не упомянув о статье.
К подъезду подкатила машина. Оба, и шеф полиции, и министр, были в приличествующих случаю черных костюмах. Лиза представила их и проследовала в свою комнату, где уже ждал кофе. У порога она потянула Валландера за рукав.
– Они прочитали газету в самолете, – шепнула она. – Шеф очень недоволен.
– А министр?
– Она своего мнения не высказывала. Видимо, прежде чем что-то говорить, хочет узнать, как обстоит все на самом деле.
– А мне следует как-то прокомментировать эту статью?
– Только если они сами поднимут этот вопрос.
Они сели за стол. Валландер принял соболезнования, после чего наступил его черед. Он еще с утра набросал тезисы – о чем он должен говорить, а теперь никак не мог найти эту бумажку. Он точно знал, что держал ее в руке, когда выходил встречать гостей. Скорее всего, забыл в туалете.
Он прикинул, не сбегать ли за тезисами, но оставил эту мысль. Все равно он знает наизусть все, что хотел сказать. Самое главное – теперь у них появился след. Они установили личность убийцы, хотя и не знают пока его имени. Во всяком случае, следствие сдвинулось с мертвой точки.
– Все это очень печально, – сказал шеф полиции, когда Валландер закончил. – Очень печально и очень серьезно. Угроза продолжает существовать. Убит полицейский, беззаботные молодые люди и молодожены. Надеюсь, что вы доберетесь до него. Во всяком случае, если у вас действительно дело сдвинулось, никто этому так не рад, как я.
Валландер понимал, что шеф искренне обеспокоен, а не просто говорит слова, которые он обязан произнести