И вот когда они наконец прорвались… — Она тяжело вздохнула и тут же зашлась в кашле.
— Кто хотел их прослушать?
— Это было новое шоу, — ответила Эзме, постучав пальцем по лбу. — Оно должно было вскоре открыться. Впрочем, предстояло ещё несколько недель репетиций. Клара говорила мне, как шоу должно было называться… — Она снова вздохнула и, пытаясь вспомнить, подняла глаза к потолку. — «Мересса-шоу»? «Марасса»? «Малесса»? Одним словом, что-то в этом роде. Прослушивание, как мне кажется, должно было состояться в «Луксоре» или в «Мандалай-Бей».
Я поинтересовался её мнением о том, что могло случиться.
Она затянулась очередной сигаретой и, немного помолчав, ответила:
— Я думаю, что какой-то псих заманил их в Красные скалы и убил ради развлечения.
— Да, такова господствующая версия.
— А что ещё могло быть? Полиция докопалась до их школьных дней, прочесала родной город, но ровным счётом ничего не нашла. В убийстве, как мне кажется, не было ничего личного. Вы понимаете, что я хочу этим сказать?
— Вы так думаете?
— Да. Никто не предъявил каких-либо требований. Сексуальные мотивы тоже отсутствуют. Это и заставляет меня думать, что девочек убили ради развлечения.
— Не исключено.
— Если смотреть телевизор столько, сколько смотрю я, — заметила Эзме, — то начинаешь понимать, до чего могут докатиться люди. Судя по реалити-шоу и новостям, мы приближаемся к нравам Древнего Рима. Разница лишь в том, что, когда у нас начнутся гладиаторские бои, какая-нибудь Барбара Ва-Ва будет брать у парня интервью, перед тем, как тот выйдет на арену. А гладиатор горячо поблагодарит всех, кто дал ему возможность умереть перед камерой. Своего агента. Своего стилиста. Личного тренера.
— Я могу взглянуть на их бывшее жильё?
— Там просто не на что смотреть, дорогуша. В их квартире сейчас обитает молодая пара с младенцем.
— А что случилось с вещами?
— Я держала квартиру в первозданном состоянии три или четыре месяца. Пожиток у девочек было немного, а то, что они имели, гроша ломаного не стоило, но я всё никак не могла заставить себя очистить помещение. Полиция в конце концов отыскала в Северной Дакоте какую-то их кузину, но та ничего не захотела взять. Ни единой вещи. Печально, не правда ли? Она не была знакома с девочками и даже не пожелала их хоронить. Их закопали здесь за счёт штата. Я же в итоге отдала всё, что осталось полезного, в «Алое сердце». Эти филантропы пришли и все забрали.
Поскольку запас моих вопросов был исчерпан, я поблагодарил миссис Брюстер и поднялся.
Но старушка меня остановила.
— Великий Боже, — сказала она. — Что вы подумали, увидев те откровенные наряды, в которых они погибли? Ведь вы наверняка решили, что они были на просмотре или прослушивании, не так ли?
— Вы думаете?
— А разве вы так не считаете? Какой-то псих заманил девочек в ловушку, сыграв на их надеждах и мечтах. Он заставил их надеть сценические костюмы, произнести слова роли, потанцевать, а затем… вынудил бедняжек отрепетировать своё собственное убийство. — Дама покачала головой и снова зашлась в приступе кашля. Затем она закрыла глаза и, словно вознося краткую молитву, прошептала: — Какой мрак. Какое чудовищное зло.
Когда охватившая меня дрожь прошла, я ещё раз выдавил слова благодарности.
Ожидая, когда охладится салон машины, я думал, что Эзма Брюстер, возможно, права. Сестры Габлер выступали перед своим убийцей. Но что же из этого следовало? Я по-прежнему не видел, какое отношение это может иметь к Кевину и Шону.

* * *

В «Тропикане» на автоответчике меня ждали два сообщения. Первое было от Лиз. «Что ты делаешь в Вегасе? — полным негодования голосом вопросила она. И тут же, перейдя на приказной тон, распорядилась: — Немедленно позвони!»
Второе сообщение оставил судебно-медицинский эксперт Барри Чизуорт. Патологоанатом предложил встретиться и назвал какой-то длиннющий номер.
Беседовать с Лиз мне становилось всё труднее и труднее. Она понимала, что ведёт себя по отношению ко мне по меньшей мере несправедливо. Чтобы как-то изменить положение, моя супруга даже обратилась за помощью к психотерапевту, однако я по-прежнему оставался для неё средоточием зла. Она винила себя в том, что позволила мальчикам пожить у меня, и теперь проигрывала в уме бесконечные варианты — «а что было бы, если…». Одним словом, та крошечная часть вины, которая не приписывалась