и дверь с надписью «Криминалисты», я понял, что нахожусь в нужном месте. Какой-то парень садовым пылесосом собирал опавшую листву. Когда я к нему обратился, он выключил гудящую машину, но помочь мне ничем не смог. О местонахождении убойного отдела садовник не знал. Его мульчирующий ветки коллега ткнул большим пальцем через плечо и буркнул:
— Por aqui.
В приёмной две дамы барабанили по клавиатурам компьютеров. Стену за их спинами украшали большое суперреалистичное фото лесного ландшафта, венок в деревенском стиле с фальшивыми, сидящими на яйцах птичками и несколько детских рисунков. Одна из женщин спросила о цели моего визита, позвонила Гольдштейну и попросила подождать, показав на нишу в стене, достаточно большую, чтобы вместить пару кресел.
Я уселся в кресло и принялся разглядывать заключённое в рамку изображение глухой лесной тропы. Бронзовая табличка на рамке сообщала: «Вы нигде не бываете в одиночестве».
Голли Гольдштейн оказался высоким обаятельным мужчиной с серебряной шевелюрой и иссиня-чёрными бровями. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Мы обменялись рукопожатием, и он тут же выдал панегирик Рею Шоффлеру:
— У него сейчас, наверное, краснеют уши, но я ни на йоту не отступлю от своих слов. Рей — парень что надо. Старая школа. Мы сейчас по уши увязли в высоких технологиях, что само по себе не плохо. Наши досье по каждому делу стали в десять раз толще, чем были всего десять лет назад. Мы собираем гораздо больше данных. Все это помогает. Особенно в суде. Вы можете задать вопрос, способствует ли это раскрытию преступлений? И я вам отвечу: нет, нет и нет. Иногда мы просто тонем во всём этом дерьме, и оно начинает работать против нас. Возьмём, к примеру, одиннадцатое сентября. Информация о возможном теракте имелась, но она просто затерялась в потоке различных сведений. Рей однажды помог мне раскрыть одно дельце, руководствуясь лишь интуицией.
— Я прилетел сюда, как раз следуя его интуиции.
— Я об этом и толкую, — понимающе кивнул он. — Эй, Синди! Сделай «Сезам, откройся!».
Я проследовал за ним через металлическую дверь, отворившуюся перед нами с электронным урчанием. Мы прошли через лабиринт крошечных кабинетов и миновали команду техников, возившихся со здоровенной фотокамерой и переносным микрофоном. Мне показалось, что они фотографируют листок бумаги.
— Висяк, — кивнул Гольдштейн в сторону камеры. — Сейчас они снова собирают документацию. Мы не имеем права рисковать подлинниками, пропуская их через сканер. Оригиналы положено хранить, поэтому их фотографируют. Причина в том, что мы избрали нового шерифа, а тот обещал избирателям вернуться к дохлым делам.
— Вроде дела Габлер?
— Предположительно ко всем, — пожал он плечами. — Но что касается Габлер, я точно не знаю. Это дело, похоже, оказалось у нас сиротой.
— Как это понять?
Мы вошли в зал заседаний, и Гольдштейн жестом пригласил меня занять один из дюжины стоящих вокруг стола стульев.
— Вначале позвольте пояснить, как мы здесь работаем. Мы отвечаем за очень большую территорию. Графство Кларк и город Лас-Вегас по площади превосходят весь штат Массачусетс. Восемь тысяч квадратных миль. — Он кивком показал на сделанный из космоса и занимавший всю стену снимок Лас-Вегаса и его окрестностей. — И территория продолжает увеличиваться. Самый быстрорастущий город Соединённых Штатов. Нагрузка зверская. И вот теперь нам предлагают заняться висяками во времена «затишья», что в наших условиях выглядит как неприличная шутка.
— Убийств у вас много?
— Меньше, чем можно предположить. В среднем — сто пятьдесят в год. А что касается района Стрип, то он нам практически не даёт работы. Большие казино делают большую ставку на безопасность. Там ведётся строжайшее наблюдение. Туристов у нас не мочат. Это огромная редкость. Да и туристы приезжают в Вегас вовсе не для того, чтобы убивать друг друга. Наша работа здесь ничем не отличается от работы полицейских в других районах страны. Мужья убивают жён, парни мочат своих подружек. Иногда наркоторговцы сводят между собой счёты.
— А дело Габлер… Почему оно, как вы сказали, осиротело?
Он опустил ладони на две лежащие перед ним папки.
— Клара и Карла. Карла и Клара. Они осиротели дважды — или, может быть, даже четырежды. Не знаю, как сказать. Во-первых, девочки действительно сироты. Родители погибли в автокатастрофе в районе,