эмблемой фирмы.
При виде кроссовки я замер, похолодев. Шоффлер и Бэбкок уже прошли через ворота и шагали по арене, когда детектив вдруг заметил, что меня с ними нет.
— Мистер Каллахан…
Я махнул рукой, будучи не в силах выдавить хотя бы слово и не отрывая взгляда от кроссовки. Она стояла в грязи, стояла ровно, словно кто-то просто вынул из неё ногу. Хотя я видел, что шнурок завязан.
— Похоже на кроссовку Кевина, — сказал я.
— Что?
— Вот здесь. Посмотрите… — Я показал на крошечную кроссовку со следами грязи на шнурке. — Мой сын Кевин носил точно такие.
Вид обуви в грязи с завязанными шнурками напомнил о тех моментах — довольно частых, — когда мне приходилось видеть ботинки отдельно от ног их владельцев. Связанные парой и болтающиеся на проволоке. Одиноко стоящие на обочине дороги. Выброшенные в мусорный бак. Одинокая обувь, пусть даже выставленная у дверей номера гостиницы или стоящая в обувной мастерской, всегда казалась мне зрелищем печальным, если не сказать зловещим.
И эта кроссовка — неужели она была на Кевине? — являлась ужасным знаком — доказательством поспешности и насилия. Я дёрнулся вперёд, чтобы поднять кроссовку, но Шоффлер остановил меня, положив свою лапу мне на грудь.
— Секунду! — неожиданно резко бросил детектив. — Не прикасайтесь!

* * *

Через десять минут появился Кристиансен, и дело кончилось тем, что кроссовка получила персональную ограду из небольших оранжевых пирамид, применяемых копами при дорожных происшествиях, и жёлтой полицейской ленты. Кристиансен остался ждать специалистов по обработке вещественных доказательств. Словосочетание вещественные доказательства тревожило меня почти так же сильно, как вид самой кроссовки. Аллен Бэбкок клялся, что не видел «теннисной туфли» — так на британский лад он называл кроссовку.
— Откуда вы знаете, что обувь принадлежит Кевину? — спросил Шоффлер, когда мы шли к выходу. — Ведь парни близнецы.
— Но одеваются по-разному, — ответил я.
— Ах да. Я забыл.

* * *

— Ну а теперь начнём с самого начала. С того момента, когда вы пришли, — сказал Шоффлер. — Кстати, когда это было? И как выглядел контролёр на входе?
— Здесь должна быть квитанция, — заметил я, вынимая из заднего кармана брюк бумажник.
И тут я вспомнил, как днём решил было, что потерял бумажник. Что-то в этом инциденте меня тревожило, однако я снова о нём забыл, когда нашёл квиток.
— Два восемнадцать, — прочитал я оттиск.
Детектив снова извлёк свой блокнот и, не поднимая глаз, спросил:
— А как выглядел человек за кассой?
Его вопросы начали меня раздражать. У меня пропали дети, а коп ведёт себя так, словно меня проверяет. Тем не менее я ответил:
— Лет тридцать. Брови выщипаны чуть ли не полностью.
У меня в памяти всплыл женский голос: «Один лорд и два сквайра, не так ли? На королевскую визу Её Величества». Два сквайра…
Шоффлер смотрел на бумажник.
— А у вас, случайно, нет с собой их фотографии?
— Есть.
Шоффлер задумчиво почесал бровь и пояснил:
— Я перешлю её с одним из детективов в участок. Таким образом мы выиграем время. Размножим фото, чтобы направить его в местные правоохранительные органы и средства массовой информации.
Я, конечно, знал, что полиция захочет получить снимки близнецов, но официальная просьба подействовала на меня угнетающе.
— Снимку почти год, — сказал я, извлекая сделанное в студии фото из прозрачного пластикового кармашка. Прежде чем передать фотографию детективу, я бросил на неё короткий взгляд.
На снимке оба сына были одеты в одинаковые, голубые в полоску футболки, что для них было крайне необычно. Возможно, Лиз сумела убедить их так одеться, поскольку дети терпеть этого не могли. У парней было мало одинаковых комплектов, и все их подарила внукам тёща. Мы с Лиз всегда позволяли мальчишкам выбирать, что носить (в рамках разумного, естественно), и они никогда не стремились быть похожими. За исключением тех случаев, когда, решив повеселиться, затевали «игру в близняшек». Родителей, само собой, обмануть не могли, но остальных водили за нос без труда.
Несмотря на одинаковую одежду, я знал, кто есть кто на этой фотографии. Оказавшись перед камерой, Шон не мог изобразить «улыбку» или придать лицу выражение, требуемое фотографом. Сколько бы Лиз ни объясняла, что искажённое лицо — это не улыбка, он всем своим видом демонстрировал обратное. Каждый снимок,