картой?
— Наверное, картой.
— Вы не помните?
— Нет. Не помню.
Он махнул рукой, показывая, что это не имеет никакого значения, и произнёс с лёгкой улыбкой:
— Я тоже никогда не помню подобную чепуху.

* * *

Джейсон Прайс обладал бесконечным обаянием и пользовался им вовсю, убеждая меня в своём расположении. В том, что он мне лучший друг. А для укрепления этой новой дружеской связи он хотел услышать от меня все. Мои слова, втолковывал он, никоим образом не будут использованы против меня. У него уже были осложнения, и он ни при каких обстоятельствах не стал бы мне лгать. Да, в какой-то момент я потерял контроль над собой, что совершенно естественно. Никто не может полностью владеть своими эмоциями. И так далее и тому подобное.
Я пытался убедить себя, что это звучит глупо, а болтовня Прайса не стоит и выеденного яйца. Однако всё было не так просто. Я почему-то начал испытывать почти религиозную тягу к исповеди. Мне даже показалось, что, исповедовавшись, я очищусь, возрожусь к новой жизни и смогу начать все заново.
Шёл час за часом, и я ощутил какую-то опасную апатию. Мне надоело говорить, я захотел спать.
Мне несколько раз доводилось читать о тех, кого удалось оттащить от самого края пропасти. В какой-то момент воля может ослабнуть. Жертва гипотермии, как говорят, перед смертью ощущает тепло и сонливость, а тонущему человеку кажется, что он погружается в море света. Из этого я сделал вывод, что уход в небытие может оказаться весьма заманчивым выходом, предоставляя желанный отдых от борьбы и боли.
Когда мы в очередной раз отправились по территории ярмарки, кто-то постучал в дверь. Детектив Прайс нахмурился, извинившись, поднялся с места, чуть приоткрыл дверь и перекинулся несколькими фразами с тем, кто стоял за порогом. Говорили они шёпотом, но явно спорили. Затем Прайс молча вышел в коридор, оставив меня в одиночестве.
В полудремотном отупении я непрерывно поглядывал на часы и ждал, когда он появится. Прошло десять минут. Двадцать. Полчаса.
Вернувшись, Прайс повёл допрос совсем в иной колее, поставив меня в тупик.
— Каковы ваши религиозные убеждения, Алекс? — спросил он.
— Что?
— Какое вероисповедание вы разделяете? Во что вы верите?
— Вообще-то я не очень религиозен.
— Выходит, вы атеист?
— Не совсем. Но какое отношение это имеет к делу?
— Положитесь на меня, о'кей? Скажите, отвечая на вопрос о вере, что бы вы подчеркнули? Атеист?
— Нет. Я, скорее, латентный католик… Мм-м… Не знаю. Пожалуй, я подчеркнул бы христианин.
— Вот как?
Затем последовали вопросы о жертвоприношениях животных. Он спросил о моём материале, рассказывающем о культе «Сантерия» в Южной Флориде. Его интересовало моё отношение к разного рода верованиям, в частности, к культу «Вика».
— Послушайте! — не выдержал я. — К чему все эти вопросы? Куда вы гнёте? Я не вижу никакой связи с делом.
— Вам не нравится подобное направление допроса? — с изумлением спросил Прайс.
— Просто не понимаю, к чему всё это, — ответил я.
— Уверяю вас, это не праздное любопытство, — сказал детектив.
Глядя на его разочарованную физиономию, я вдруг осознал, что ни сотрудничество с ним, ни полная откровенность с моей стороны не смогут снять с меня подозрения. Я пытался доказать нулевую гипотезу, что, как известно, сделать невозможно. Из миллиона его вопросов парня интересовали лишь те ответы, которые указывали на мою вину. А поскольку я невиновен, оставаться здесь не имело никакого смысла.
Я заявил, что хочу домой.
— Вы отказываетесь от дальнейшего допроса?
— Не вижу смысла продолжать.
— Вы отказываетесь. Вы это хотите мне сказать?
— А вы что, не собираетесь заканчивать?
— Я понимаю это как отказ.
Я решил его ублажить:
— Именно так. Я отказываюсь.
Прайс поднялся и вышел. Я остался один.

Глава 12

Стук двери вернул меня к жизни. Я понятия не имел, сколько времени провёл в тревожной полудрёме. В комнату для допросов вошёл не Прайс, а Шоффлер.
— Пошли, — коротко бросил он.
Я сразу понял, что произошло нечто неожиданное. Его отношение ко мне изменилось, но в какую сторону? Детектив выключил диктофон, и я поплёлся следом за ним к его машине. Это был здоровенный белый «форд-краун-виктория». Светало. Наступало утро, и значит, в комнате для допросов я провёл всю ночь.
Когда Шоффлер лично распахнул для меня дверцу автомобиля, я испугался. Почему