кое-что посмотреть внимательнее. Например, описание машины, в каком ее нашли состоянии, была ли включена печка.
– Почему вас интересует печка?
– По словам миссис О'Горман получается, что ее муж выехал из дому в дождь и ураган в одной только рубашке.
– По-моему, про печку нигде ничего нет, – сказал Ронда после минутного замешательства.
– А вдруг есть? Я бы в мотеле не спеша все перебрал.
– Ладно, забирайте, но только на один вечер. Может, вы действительно заметите что-то новое.
По голосу чувствовалось, что он считает затею Куинна безнадежной, и к восьми часам вечера Куинн готов был с ним согласиться. Фактов в деле О'Гормана было мало, версий – множество ("Включая детоубийство, – думал Куинн. – Марте О'Горман малютка Патрик мог смертельно надоесть").
Особенно заинтересовал его отрывок из показаний Марты О'Горман коронеру: "Было около девяти часов вечера. Дети спали, я читала газету. Патрик был весь как на иголках, не находил себе места. Я спросила его, в чем дело, и он ответил, что допустил ошибку, когда днем оформлял на работе какой-то документ, и что ему нужно съездить туда и исправить ошибку, прежде чем кто-нибудь заметит. Патрик такой добросовестный... извините, я больше не могу... Господи, помоги!.."
"Очень трогательно, – думал Куинн, – но факт остается фактом: дети спали и Марта О'Горман могла уехать вместе с мужем".
О печке он не нашел ни слова, а вот фланелевому лоскуту внимание уделялось большое. Кровь на нем была той же группы, что у О'Гормана, и он был вырван из рубашки, которую О'Горман часто надевал. Это подтвердили Марта и двое его сослуживцев. Рубашка была из яркой, желто-черной шотландки, и О'Гормана часто дразнили на работе, что он, ирландец, ходит в чужой национальной одежде.
– Значит, так, – сказал Куинн, обращаясь к стене напротив. – Допустим, я – О'Горман. Мне осточертело быть ребенком. Я хочу сбежать и начать новую жизнь. Но чтобы Марта так не считала, мне нужно исчезнуть при загадочных обстоятельствах. Я инсценирую несчастный случай. На мне рубашка, которую опознает множество людей. Я выбираю день, когда льет дождь и река разлилась. И вот машина сброшена в реку, на дверце болтается лоскут. А я стою в мокрых брюках с двумя долларами в кармане, и до родного города – три мили. Гениально, О'Горман, просто гениально!
К девяти часам он готов был поверить в бродягу, голосовавшего на дороге.

Глава 4

Куинн ужинал в кафе "Эль Бокадо", через дорогу от мотеля. Развлекаться в Чикото было особенно негде, и кафе было битком набито фермерами в гигантских стетсоновских шляпах и рабочими с нефтяных приисков в комбинезонах. Женщин было мало: несколько жен, в девять начавших волноваться, что к двенадцати надо быть дома, четверо девушек, отмечавших день рождения, – шуму от них было куда больше, чем от двух проституток, сидевших у стойки бара; женщина лет тридцати с чопорным, без косметики, лицом, нерешительно остановившаяся у входной двери. Ее голову украшал синий тюрбан, на носу сидели очки в роговой оправе. У женщины был такой вид, будто она рассчитывала очутиться не в "Эль Бокадо", а в Ассоциации молодых христианок и теперь не знает, как из этого вертепа выбраться.
Она сказала что-то официантке. Та, бегло осмотрев зал, остановила взгляд на Куинне и подошла к его столу.
– Вы не возражаете, если к вам сядет вон та дама? Она уезжает автобусом в Лос-Анджелес и хочет сначала поесть – на автобусных остановках плохо кормят.
То же самое можно было сказать и об "Эль Бокадо", но Куинн вежливо произнес:
– Пожалуйста, я не возражаю.
– Большое спасибо, – сказала женщина, садясь напротив и опасливо озираясь по сторонам. Вы меня просто спасли!
– Ну что вы.
– Нет, правда! В этом городе, – продолжала она с брезгливой миной, – порядочной женщине страшно ходить одной по улице!
– Вам не нравится Чикото?
– Разве тут может нравиться? Ужасно неприятный город. Потому я и уезжаю.
"Если бы она подкрасила губы и надела шляпку, из-под которой волосы видны, – подумал Куинн, – то в неприятном городе стало бы одной приятной женщиной больше". Впрочем, она и так была хорошенькой – подобного рода бесцветная красота вызывала у Куинна мысли о церковном хоре и о любительских струнных квартетах.
За рыбой с картошкой и капустой она сообщила Куинну свое имя (Вильгельмина де Врие), род занятий (машинистка) и заветную мечту (стать