сгущать краски, но вы должны меня понять. Мне это напоминает о двойной потере.
– Двойной потере? – повторила она.
– Моя жена умерла в Нью-Йорке после того, как исчезла Элеанор.
– Я забыла об этом, – смутилась д'Амато. – Прошу прощения.
– Забыли? – Это скорее его удивило, нежели обидело. – Такую деталь?
Она отчаянно пыталась не дать разговору угаснуть.
– А в чем дело? – пришел на выручку Коста.
– Спросите ее, – кивнул Уоллис. – Как я уже говорил, предполагается, что они должны все знать.
– Не могу вспомнить, – пробормотала д'Амато.
– Да что вы? – На красивом лице Уоллиса появилось торжествующе-ироническое выражение, и Ник Коста подумал, что в душе этого человека все еще таится нечто темное. – А вы почитайте досье. Мы с женой разошлись за год до того, как это случилось. Я снял ей квартиру на пятидесятом этаже высотного здания возле Рокфеллеровского центра. Когда пропала Элеанор, она спрыгнула с балкона.
Все трое переглянулись, пытаясь представить, как именно Уоллис относится к этому событию.
– Прошу прощения, – заговорила д'Амато. – Тем не менее правила требуют, чтобы представители ДИА присутствовали при полицейском допросе людей с вашей биографией.
Уоллис печально улыбнулся:
– С какой еще биографией? Против меня никто не выдвигал никаких обвинений, я никогда не сознавался ни в каких преступлениях. Очевидно, я никогда и не совершал никаких преступлений.
– Тогда я приношу свои извинения, но таков порядок.
– Итальянская любовь к бюрократии, – пожал плечами Уоллис. – Это одна из тех немногих вещей, которых я не понимаю. Не хочу вас оскорблять, синьора, но вынужден повторить еще раз: вы ведете себя неправильно. При сложившихся обстоятельствах я не вижу способа уклониться от разговора с полицией, но вы – другое дело. – Он указал на двустворчатые двери, выходящие во внутренний дворик. – Ничего личного, но вам придется уйти. Не уйдете, – не стану говорить ни с кем. Будьте добры...
– Я... – запнувшись, она обернулась к Фальконе за поддержкой.
Инспектор только пожал плечами. Перони тихо засмеялся.
– Это совершенно против правил, – прошипела она. – Мы... – она со злостью посмотрела на Фальконе, – еще поговорим.
Улыбнувшись, Уоллис проследил, как д'Амато торопливо выходит из комнаты.
– Есть такая японская поговорка: «Вчерашний враг – сегодняшний друг». Увы, не всегда. Какая жалость! Она очаровательная женщина.
– Первый раз слышу, чтобы ее так называли, – проворчал Перони.
Уоллис посмотрел на него с упреком.
– Вы считаете, что нашли мою падчерицу. Вы в этом уверены?
– Мы уверены, – сказал Фальконе.
– Тогда какого черта так долго мне об этом не сообщали? С тех пор как нашли тело, прошло уже две недели.
– Вы знали, что тело у нас? – растерялся Фальконе.
– Вам следует отдать мне должное, – любезно подтвердил Уоллис. – Пусть Элеанор не моя дочь, но я все равно ее любил. Она была замечательным ребенком. Умная, очаровательная, внимательная. Я любил и ее мать, хотя это было нелегко. За это я себя осуждаю, но Элеанор... – Заговорив о ней, он преобразился. – Она взяла от своей матери все лучшее и превзошла ее. Уже в шестнадцать лет она была полна жизни, всем интересовалась. Историей. Языками. – Он обвел рукой помещение. – Позвольте мне сказать вам то, чего я никогда не сказал бы этой женщине из ДИА. Элеанор и ее мать подарили мне... все это.
– Каким образом? – удивился Коста.
В глазах Уоллиса мелькнула давняя боль.
– Они открыли для меня новый мир. Просветили меня, мальчика из гетто, который мог только мечтать о чем-то подобном. Дома мне помогли получить диплом юриста. Именно тогда я почувствовал вкус к латыни. Но до появления Элеанор и ее мамы не успел этим заразиться. По иронии судьбы, если бы она осталась жива, я не стал бы тем, чем являюсь сегодня. Именно ее исчезновение заставило меня задуматься, кто я такой. Эта утрата изменила мою жизнь. Но для нее это была плохая сделка. Лучше бы этого никогда не случилось. – Он посмотрел на Фальконе. – Разумеется, я знал, что найдено тело. Родитель, потерявший своего ребенка, пусть приемного, иначе смотрит на публикации в газетах. Мы думаем: неужели это конец? Действительно ли мы об этом знаем? Источником боли становится даже не сама утрата. Не возникающие в мыслях образы, как именно она могла умереть, а отсутствие точных сведений, сомнение, которое грызет тебя день и ночь.
Уоллис