повторил он, отворачиваясь. – У дерева.
Без всякого предупреждения Леший по-оленьи прянул в кусты и исчез в чаще. Я проследил за ним глазами.
У дерева.
Я рванулся туда. Ветки стегали меня по лицу, я не замечал. Ноги просили больше не мучить их, я не обращал внимания. Легкие протестовали, я велел им заткнуться. Повернув направо у продолговатого камня и миновав поворот, я увидел наше дерево. Подошел поближе и почувствовал, как глаза наполняются слезами.
Вырезанные на коре инициалы – Э.П. + Д. Б. – и тринадцать линий под ними почернели от времени. Я застыл на мгновение, а потом недоверчиво потрогал следы ножа. Не инициалы. И не тринадцать черточек. Мои пальцы коснулись восьми свежих линий, еще светлых и липких от древесного сока.
– Сама знаю, что это ерунда.
Сердце готово было взорваться. Я обернулся и увидел Элизабет.
Я не мог двинуться. Не мог сказать ни слова. Я просто смотрел на свою жену. На ее прекрасное лицо. И глаза. И чувствовал, будто лечу все вниз, вниз, в темный, бездонный колодец. Элизабет похудела, заметнее выступили скулы, а мне казалось, что я в жизни не видал ничего прекраснее.
В мучительных снах – в тщетных попытках сбежать от реальности – я часто сжимал Элизабет в объятиях, гладил ее лицо, не в силах побороть ощущение, что меня будто оттаскивают от нее. Испытывая невероятное счастье, я тем не менее понимал, что это всего лишь сон и вскоре я буду выброшен обратно, в жестокую реальность. Страх, что происходящее может оказаться очередным сном, охватил меня, лишив дыхания.
Элизабет, казалось, поняла, что я чувствую. Она едва заметно кивнула, будто говоря: «Это и в самом деле я», и неуверенно шагнула вперед. Тяжело дыша, я собрал все силы, покачал головой и, дотронувшись до вырезанных на дереве линий, сказал:
– А я думаю, это романтично.
Элизабет зажала рот рукой, подавив рыдание, и бросилась ко мне. Я раскинул руки навстречу. Она влетела в мои объятия, и я сжал ее так крепко, как только мог. Зажмурив глаза, я вдыхал запах сирени и корицы, запах ее волос. Элизабет, всхлипывая, спрятала голову на моей груди. Мы обнимались все крепче и крепче. Она все так же... подходила мне. Все контуры, изгибы, выпуклости и впадины наших тел идеально совпадали. Я погладил ее затылок. Волосы стали короче, но на ощупь не изменились. Я чувствовал ее дрожь как свою и знал, что с Элизабет творится то же самое.
В первом поцелуе сплелись новизна и воспоминание, отчаяние и надежда, словно два человека, вырвавшись из глубин озера, наконец-то глотнули воздуха. Прошедшие годы, казалось, исчезли, зима уступила дорогу весне. Меня переполняли чувства, в которых я даже не старался разобраться – пусть кипят.
Элизабет подняла голову и заглянула мне в глаза. Я замер.
– Прости меня, – сказал она, и мое сердце взорвалось неровными толчками.
Я держал ее в объятиях. Держал и не знал, рискну ли когда-нибудь выпустить.
– Только не бросай меня больше, – попросил я.
– Никогда.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Мы никак не могли отпустить друг друга. Я прижимался к ее чудесной коже, гладил стройную спину, целовал лебединую шею. Просто обнимал ее, глядя в небеса. «Неужто? – думал я. – Неужто это не очередная жестокая шутка и моя жена на самом деле здесь, со мной, живая и невредимая?»
Я так хотел, чтобы это было правдой. И чтобы это никогда не кончилось.
И тут, разрывая наши объятия, прямо как в моих тоскливых снах, требовательно зазвонил телефон. Я заколебался, не оставить ли звонок без ответа, но, вспомнив все, что случилось, понял – не смогу. Нельзя отмахнуться от тех, кто любил нас и помогал нам в эти страшные дни. Мы оба это знали. Обняв Элизабет одной рукой – черта с два я теперь ее отпущу! – второй поднес к уху трубку.
Звонил Тириз. После первых же его слов земля поплыла у меня под ногами.

44

Мы припарковались на заброшенной стоянке возле здания школы «Рикер-Хилл» и, держась за руки, прошли через школьный двор. Даже в темноте я заметил, как мало он изменился с тех пор, как мы с Элизабет играли тут детьми. Педиатр во мне немедленно поднял голову и отметил новые меры безопасности: цепи у качелей стали толще, а на сиденьях появились перильца, под спортивным комплексом для лазанья лежали мягкие маты, на случай, если какой-нибудь ребенок сорвется. Но поле для кикбола, футбольное поле и площадки с нарисованными «классиками» остались теми