Женщина-Демон, родившаяся из прибрежного тумана, пришла за ним. Шок длился примерно секунду. Но и этого времени оказалось Николасу достаточно, чтобы нанести свой первый удар, используя язык Вечности — акшару, которому его научил сэнсэй-тандзян Канзацу.
АКШАРА ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ МОЛЧАНИЕ НАСТОЛЬКО ПОЛНОЕ, НАСТОЛЬКО САМОДОВЛЕЮЩЕЕ, ЧТО ЕГО МОЖНО НАЗВАТЬ МАЛОЙ ВСЕЛЕННОЙ. ВЫРАЖАЯ СЕБЯ С ПОМОЩЬЮ АКШАРЫ, НЕТ НУЖДЫ ПРИБЕГАТЬ К ЯЗЫКУ. ОНА СУЩЕСТВОВАЛА ДО ТОГО, КАК ПОЯВИЛАСЬ НУЖДА В ЯЗЫКЕ. ИСПОЛЬЗУЯ АКШАРУ, МЫ НАХОДИМСЯ В САМОМ ЦЕНТРЕ ВСЕЛЕНСКОЙ СИЛЫ.
Хотя сознание Сендзина было парализовано видением Женщины-Демона, хотя удар акшары был и силен, но Сендзина было не легко сломить. Как и предсказала Шизей, он собрал достаточно силы, выдаивая ее из мембраны кокоро, так что и эти удары не могли его остановить.
Врезавшись в парапет лестницы, Сендзин кубарем перекатился через несколько ступенек. Но его сознание уже оправилось от первого шока, и он выставил щупальца, как таран, зондируя гладкую безликую стену, оказывая на нее все большее и большее давление, пока наконец эта стена не рухнула посреди рокочущей тишины.
А Сендзин был уже внутри сознания Николаса, используя всю энергию кокоро, чтобы разорвать его пополам. Конец приближался скорее, чем Николас мог себе представить. Он упал на колени. Его костюм трещал по швам, парик свалился с головы. Он не мог ни дышать, ни шевельнуться. Он еще мог мыслить, но и эту функцию он быстро терял под давлением натиска Сендзина. Тьма спускалась на него.
И только одна светящаяся точка продолжала тлеть в темноте: хрустальный фонарик... При чем здесь он? КАК ДВА ФОНАРИКА... И ПОХОЖИЕ, И РАЗНЫЕ... Это Шизей!..
Вот теперь иди ко мне, сестра моя, любовь моя, думал Сендзин. Вот теперь ты мне нужна. Темные кольца его сознания поползли вперед, ощупывая стену сознания Николаса. Но стена уже не была бесформенной грудой. На ее изгибе сверкал кристалл его сестры. Шизей тянулась к нему, и Сендзин потянулся к ней, но был встречен страшным мстительным смерчем, сотканным из тумана. Шизей! — кричало его сознание. Николас рылся в кармане, но пальцы не слушались: они были словно налиты свинцом. Боль терзала его тело, сердце стучало с такой неистовой силой, словно собиралось взорваться.
Вот он, изумруд тандзянов, данный ему Шизей. Последним усилием воли Николас сжал его рукой. И тотчас же почувствовал, что какая-то неистовая сила подхватила его и понесла прямо на Сендзина, все быстрее и быстрее, как будто два невероятно мощных магнита движутся навстречу друг другу, чтобы коснуться. И они коснулись...
Среди пляшущего огня, заполнившего сознание Сендзина, была небольшая пазуха, вроде как пустота. Он смотрел на нее как бы издалека и думал, полный отчаяния, что он покинут, предан существом, которое сам создал. Его единственной любовью. Его последним кошмаром. Женщиной-Демоном Шизей...
Ограненный изумруд будто превратился в клинок: коснувшись груди Сендзина, он пропорол кожу, ткани, сухожилия и кости. Кровь фонтаном брызнула из рассеченной груди, обдав Николаса, лестницу, стены. Тело Сендзина изогнулось дугой. Его глаза выпучились, рот раскрылся в беззвучном крике. А потом свет и жизнь покинули его, будто божественная рука потушила огарок.

* * *

Шизей закричала и рванулась. Если бы она не схватилась за широкие плечи Конни Танаки, она бы неминуемо упала, почувствовав смерть своего брата-близнеца, как Земля чувствует затмение Солнца.
Она судорожно хватала ртом воздух. Ощущение было такое, словно жестокий скальпель хирурга в мгновение ока отсек у нее какую-то важную часть тела, к которой она так привыкла за годы своей жизни.
Тьма, жуткий холод бесконечной ночи. А затем, как по волшебству, из схваченной морозом почвы выбежал нежный росток. Свет и тепло возвращались.
Один удар сердца: тук! — вместо двух: тук-тук! Тишина взамен пляски смерти; спокойствие, сменившее лихорадочный звон. Шизей начала дышать. Темные, блестящие кольца сознания Сендзина отпустили.
— С тобой все в порядке? — спросил Конни.
— Да, — с трудом выдавила Шизей. — Теперь все.

* * *

И тотчас же боль стала отпускать Николаса. Бренная оболочка Сендзина Омукэ, дорокудзая, лежала, раскинувшись, на ступеньках лестницы, жалкая, как всякий прах. Темные колебания прекратились.
Дальние звоны, как эхо, потом — тишина.
Кокоро успокоилось.

Остров