ощущения у нее всегда сопутствуют оргазму.
Под этим теплым, уютным покрывалом, сотканным из их энергии, близнецы до поздней ночи разговаривали о добре и зле. Они были как боги, не ведающие об этом. Ни зло, ни добро пока еще не касалось их, и поэтому они могли смотреть на них с научной непредвзятостью, но понятия эти уже были для них чем-то важным: близнецы стояли на пороге юности.
Сендзин считал, что добро и зло — понятия субъективные, которые могут меняться от человека к человеку, и в этом состоит уникальность человека среди всех других существ на земле. И она же является его наказанием: в христианской доктрине, широко принятой на Западе, есть понятие первородного греха, в основе которого лежит представление о том, что когда-то добро и зло существовали объективно.
Шизей, напротив, считала, что добро и зло были, есть и будут объективными, существующими независимо от наших представлений. — Ты пойми, — страстно убеждала она брата, — именно этим человек отличается от богов и, например, от Будды, способного воспринимать добро и зло как снопы света, которые он мог склонять куда угодно сообразно со своими желаниями.
— Мы ничтожны перед лицом богов, перед лицом природы и даже по сравнению с животными, которые находятся ближе к всемирному духу, к энергии, — говорила Шизей.
— Но разве не говорил нам сэнсэй, — не сдавался Сендзин, — что Кшира заключается в манипулировании подачей энергии на мембрану кокоро?
— В том-то и состоит твоя беда, — возражала Шизей, — что ты стремишься манипулировать всем на свете, в то время как сэнсэй учит нас понимать мир, как мы понимаем самих себя.
— Чепуха! — начинал сердиться Сендзин, — Всякое понимание — иллюзия, а понимание самого себя — величайшая из иллюзий. И знаешь почему? Потому что мы не хотим убедиться, что в глубине нашего духа копошатся черви.
— Какие черви? Помнишь, как Монтень говорил о том, что человеческий дух прекрасен, потому что открыт всему на свете?
Сендзин рассмеялся:
— Беда в том, что мы живем не в прекраснейшем из миров.
— Почему тебе надо обязательно видеть во всем изнанку? — возмущалась Шизей.
Сендзин не ответил. Он просто взял и прикоснулся к сестре.
Шизей вздохнула:
— Как хорошо!
Тогда Сендзин вдавил ноготь пальца, которым он касался ее, поглубже в тело, так что кровь появилась из-под кожи Шизей.
— Ну, а теперь как? — спросил он. — Хорошо по-прежнему?

* * *

Два года спустя, когда ему было семнадцать, Сендзин исчез. Шизей знала, куда он уехал: в Дзудзи. Но она никому об этом не говорила, даже Аха-сан, которая с ума сходила от беспокойства. Шизей знала, что если Аха-сан узнает, где он, то она немедленно отправит за ним Речника.
Шизей очень сильно переживала отсутствие брата, В спальне стало холодно и одиноко без его ауры. И, странное дело, с его исчезновением она стала все чаще и чаще ощущать, что она переходит от наивности детства к утрате иллюзий, сопутствующей взрослению.
Юности близнецы не знали. Усиленная учеба, по восемнадцать часов в сутки все семь дней в неделю, внесла коррективы в природные процессы их развития, заставив детей «перескочить» через класс юности, сразу перейдя из детства во взрослое состояние.
Шизей ощущала свою покинутость братом еще острее, чем Сендзин чувствовал покинутость матерью. По отношению к матери у нее не было такого чувства. Она вообще никогда не думала о своих природных родителях, а если и думала, то только как о семейной паре, которую видишь на экране кинотеатра — полнейшая отстраненность и никаких обязательств. У нее была Аха-сан, которую она считала матерью, и был Речник, которого она считала отцом.
Однако отъезд Сендзина подействовал на Шизей отрезвляюще. Она вдруг поняла, до какой степени становится похожей на Аха-сан, запаянную в герметично закупоренный сосуд дома и поедающую самое себя. Это расстраивало ее. Торжество духовного над материальным облегчалось в ее случае сознанием того, как она слаба. Конечно, у нее была Кшира, открывающая перед ней целый мир. Но Кшира не могла дать Шизей грубой силы, из-за недостатка которой ей суждено всегда быть в зависимости от других людей. Она понимала, что ей необходимо найти способ жизни, при котором эта зависимость будет сведена к минимуму.
Глухой ночью она прижимала к груди подушку и думала о Сендзине, ее брате-близнеце, о том, как зависима она от него, и о том, что