Но ему показалось, что эта пара так называемых революционеров вряд ли поняла бы, что имел в виду Суинберн.
— Я бы назвал это стереотипом в хорошем смысле этого слова, — ответил Икуза, — вроде таких, которые таленто так искусно используют, появляясь на телеэкране. Десять тысяч зрителей сразу клюют на эту приманку. Мы, японцы, большие фетишисты. Мы ценим любое внешнее проявление какой-то силы, какой-то способности. И, почувствовав в этом проявлении нечто символическое, мы готовы посвятить ему свои жизни.
— Как императору, — закончила за него Киллан. Барахольщик отметил про себя, что у нее был талант все переиначивать в свою пользу: редкое качество в девятнадцатилетней девушке. А впрочем, она ведь считает себя революционеркой, а революционерам должна быть присуща так называемая диалектическая революционная риторика. — Но, пожалуй, — сказала Киллан, — император — это больше по твоей части, Кузунда. Когда я с тобой, я чувствую себя вроде как с императором.
— Прекрати! — оборвал ее Икуза. — Ты глумишься над нашими святынями!
Но Киллан было не так просто осадить.
— А кто сказал, что император — это святыня? Ты, что ли? Или это общее мнение «Нами»? — Император является потомком сына Неба.
Теперь Барахольщику, если и не самому Икузе, стало ясно, что Киллан недаром увлекла своего собеседника на зыбкую философскую почву: сейчас она подложит под него мину.
— Так что сейчас апеллирует к стереотипам японского мышления? Ты не лучше талента. Миф о боге — правителе стар, как мир. Но ты отлично знаешь, что в наши дни он не более чем пустой талисман, обращение к которому только компрометирует дух нации.
Кузунда улыбнулся.
— Ты сама не веришь своим словам. Иначе чего тебе и твоим друзьям от меня надо?
— Ты политикан и поэтому стремишься приписать всем какие-либо политические симпатии. Но я глубоко аполитична, и это должно быть тебе известно. Моя аполитичность и твоя помешанность на политике делают наши отношения сбалансированными.
— Я бы не назвал тебя аполитичной, — возразил Икуза. — Ты нигилистка. Сивилла грядущих ужасов.
— Вот так и называй меня, когда мы с тобой трахаемся, — попросила Киллан.
Барахольщик понял, что основная тактика Икузы по отношению к грубостям со стороны Киллан состояла в игнорировании их. Вот и сейчас он, очевидно, вместо того, чтобы обидеться, принял эти слова за деловое предложение, Это было не то зрелище, которое Барахольщик стал бы фиксировать видеокамерой, если бы у него была такая возможность: вспомнив массивные габариты Икузы и миниатюрные размеры его подружки, можно было предположить, что сие зрелище было весьма отвратное — но звуки, которые они при этом издавали, он все-таки записал на пленку.
— Больше я тебя не буду называть ангелочком, — сказал Икуза немного погодя. — Только сивиллой.
Киллан засмеялась, шурша одеждой и, по-видимому, одеваясь.
— Ну и прекрасно, — сказала она. Икуза так больше ничего и не сказал, когда она уходила.
Барахольщик решил проследить, куда пойдет Киллан. Он шел за ней через центр города и затем — в квартал под названием Азакуза. Здесь она вошла в подъезд постройки послевоенного здания из железобетона, которое, по-видимому, являлось вместилищем огромного числа крохотных однокомнатных квартир — «кроличьих нор», как их называли токийцы.
Барахольщик заметил, как худощавый молодой человек с платиновыми волосами открыл дверь на ее требовательный стук.
— Киллан! — воскликнул он, очевидно обрадованный.
— Привет, Негодяй, — поздоровалась Киллан, закрывая за собой дверь и делая дальнейшее подглядывание Барахольщика практически невозможным.

* * *

Отправляясь повидать вдову д-ра Ханами, Томи попросила Нанги сопровождать ее и была очень довольна, когда тот принял ее приглашение. Его комментарии и суждения она считала очень ценными, все больше убеждаясь, что Нанги — прирожденный сыщик, в ком природная любознательность сочеталась с аналитическим складом ума и интуицией на детали. С его помощью она втайне от всех продолжала расследовать дело об убийстве Марико. Кроме того, он Томи просто нравился.
Ханико Ханами была высокой, стройной женщиной с властным выражением лица. Она происходила, как о том сама им поведала без тени смущения, из одной из самых древних самурайских семей острова Хонсю. На ней было кимоно из превосходного шелка, которому, судя по орнаменту, было не