как в перину, и ее бедра двигались все быстрее и быстрее.
В этой крошечной, душной кладовке дух ее воспарил. Запах пота и человеческой плоти был слаще всех ароматов Аравии, и она с упоением вдыхала его, выдыхая со стоном восторга. Ее бедра работали все быстрее. Она прижала к себе мокрую голову Сендзина и отдалась уносившему ее потоку. А потом он вошел в нее, и все, что было прежде, показалось пустяком.
Томи не могла насытиться им. Ее руки стянули с него Рубашку, она, как безумная, целовала его в шею, почувствовав на ней загрубевшую кожу, как будто от затянувшейся раны. Пот заливал ей глаза.
Она прижималась лицом к его груди и плакала от счастья, чувствуя, как его плоть заполняет ее всю до конца. Она впивалась зубами в него, обхватив его бедра своими ногами. В этом крохотном замкнутом пространстве было не двое людей, а только одно двуполое существо, сгорающее в безумном пламени страсти.
Когда все закончилось. Томи почувствовала на губах кровь. Его кровь. Она все еще обвивала его руками и ногами, прислушиваясь к стуку двух сердец. Дышать было нечем, но и это ей нравилось. Будто бешеная энергия, которую они развили, использовала весь кислород вокруг. Томи слушала сумасшедший стук его сердца и понимала, что теперь какая-то частица принадлежит ей, и только ей, что бы ни случилось. Что же это за частица? Чувство, эмоция или что-то еще более эфемерное? Не время искать определение для этой стихийной силы, объединяющей их, а время принять ее, как принимают тайну — просто принять к сведению. Как нечто существующее, но не поддающееся логическому объяснению.
И вот тут-то, как тать в нощи, прокралась мысль: что они сделали?
Томи оторвалась от Сендзина, порвав невидимые путы, соединяющие их крепче цемента, и услышала свой собственный дрожащий голос, задающий вслух этот вопрос:
— Что мы сделали?
— Мне кажется, — ответил Сендзин, — мы спасли друг друга.
При данных обстоятельствах и в данное время этот ответ показался ей странным, и она спросила его:
— Что вы имеете в виду? — хотя в душе прекрасно поняла, что он хотел сказать.
— Ведь ты была очень несчастна, Томи, — тихо сказал он.
— Но как вы...? Я никому об этом не говорила!
— Я тоже. — Он произнес это с усмешкой. — Никто ничего не знает об Омукэ Темном, не так ли? Это потому, что и знать-то особо нечего. Моя жизнь пуста, бедна и, в общем, бессмысленна. Она заполнена только работой. — Он протянул к ней руку и коснулся ее, заставив вздрогнуть, как от удара током. — Теперь в ней появилось кое-что еще. Вроде и звезды засияли где-то на краешке мироздания. Луна встает... Может, даже и солнце где-то есть, а, Томи?
— Я... Нет! — она вырвалась и, плечом распахнув дверь кладовки, помчалась по коридору, хватая воздух широко открытым ртом.
В уборной она умылась, стараясь не глядеть в зеркало, как будто боялась, что не свое лицо увидит, а его.
Только сейчас до нее дошел весь ужас ее положения: она оказалась вовлеченной в орбиту жизни человека, который жил по своим собственным законам, как будто выпав из строгой социальной иерархии современной Японии. Одно дело общаться с ним в мире, построенном ее собственной фантазией, и совсем другое — в реальности.
ВЕДЬ ТЫ БЫЛА ОЧЕНЬ НЕСЧАСТНА, ТОМИ. Она снова услышала его голос, обвивающийся вокруг ее горла, как удавка, сделанная из ее собственных волос. Как он узнал? Ведь это была ее тайна.
Реальность потрясла ее. С какой легкостью я отдалась ему, думала она. Потому что он сумел проникнуть в мои мысли и даже самые тайные мечты. Я согрешила, но больше это не повторится. Нет большего унижения для человека, чем заставить его наслаждаться запретным актом. Он специально это сделал, чтобы унизить меня.
А может быть, это и не так, думала она. Сендзин Омукэ — волк-одиночка, которого начальство терпит потому, что он полезен как профессионал, и закрывает глаза на его человеческие качества. Он в душе бунтовщик против всех законов человеческого общества, и поэтому в полиции его никто не любит, но все — даже начальство — побаиваются. Но ситуация может перемениться. Что тогда? Томи вздрогнула от одной этой мысли. Его сотрут в порошок.
Она приказала себе не думать о всех этих ужасах и покинула уборную с такой же поспешностью, с которой вбежала в нее пять минут назад.

* * *

По четвергам Кузунда Икуза обычно засиживался на работе допоздна, и поэтому