нас раздавались странные звуки, как будто кошка лакала молоко из блюдечка. Мы оглянулись. Это, спрятав лицо в ладонях, рыдал Фил.
Энджи смерила его взглядом, полным такого холодного презрения, что температура на крыльце наверняка упала до десяти градусов. Она взяла чемодан и направилась к машине Дэвина.
Оскар шлепнул Фила по заднице, и тот убрал руки от лица. Оскар посмотрел ему в глаза и сказал:
— Если что-нибудь случится с этой женщиной — ну там, молния в нее ударит, или она в авиакатастрофу попадет, или ноготь сломает, — словом, что бы ни случилось, пока мы с ним, — он указал пальцем на Дэвина, — живы, мы придем к вам и потолкуем по душам. Вам понятно, Филипп, что я имею в виду?
Фил кивнул и опять забился в конвульсиях, рыдания душили его. Он ударил кулаком по перилам, вцепился в них, и тут наши взгляды встретились.
— Бубба очень скучает по тебе, Фил, — сказал я.
Он задрожал.
Я повернулся и, спускаясь по ступенькам, услышал голос Дэвина:
— Эй, Фил, как, по-твоему, дать сдачи — это нормально?
Фил отвернулся. Его опять вырвало. Мы влезли в машину Дэвина. Я сел на заднее сиденье рядом с Энджи. «Камаро» — неплохой автомобиль, но с комфортом расположиться на заднем сиденье может только карлик. Но сегодня я не стал ныть. Дэвин ехал по улице, то и дело посматривая на Энджи в зеркало заднего вида.
— Думаю, во вкусах мы сойдемся. А, Оскар?
Оскар обернулся и внимательно посмотрел на Энджи:
— С ума сойти можно. С ума сойти!

Глава 29

— Войну Сосия проиграл, это однозначно, — сказал Дэвин. — Два дня он отсиживался, и за это время половина его бойцов переметнулась к «ангелам». Никто не ставил на Роланда — почем было знать, что он такой отличный тактик? Не пройдет и недели, как Мариона прихлопнут. Везет вам!
— Да, — согласился я, подумав, что все равно остается Роланд.
— А вот мне не везет, — сказал он. — Поставил не на тех и проиграл сто баксов.
— А ты ставил бы на Роланда, — сказал Оскар.
— Раньше надо было советовать, — проворчал Дэвин.
Они высадили нас у самого дома.
— Ваш район под охраной. Каждые пятнадцать минут мимо ваших окон будет проезжать патрульная машина, — сказал Оскар. — Так что можете спать спокойно.
Мы пожелали им спокойной ночи и прошли в дом. Мне звонили — автоответчик записал несколько посланий, но я не стал их слушать.
— Пива или кофе? — спросил я Энджи.
— Кофе, — сказала она.
Я пошел на кухню, включил кофеварку «Мистер Кофе», достал из холодильника несколько баночек пива и вернулся в гостиную. Она лежала на диване, свернувшись калачиком, и оттого казалась совсем маленькой, куда меньше, чем я привык ее видеть. Я пододвинул кресло, сел напротив нее и стал ждать, когда она заговорит. Дрожащими руками она поставила пепельницу на бедро и закурила.
— Будь оно неладно, это Четвертое июля, — сказала она.
— Да, досталось нам, — согласился я.
— Когда я пришла домой, то была не в лучшей форме, — сказала она.
— Знаю.
— Я хочу сказать, что готова была убить любого, кто подвернулся бы под руку, просто так, за здорово живешь. — Руки ее так дрожали, что, стряхивая сигарету, она попала мимо пепельницы и пепел упал прямо на диван. Энджи смахнула его в пепельницу и продолжила свой рассказ: — Итак, я вошла в дом, и он с ходу принялся материть меня. Мне досталось и за машину, которую мы бросили у Южного вокзала, и за то, что я не ночевала дома. И все время спрашивал, не сплю ли я с тобой. Нет, не спрашивал, а утверждал. И я подумала: вот я вернулась домой, чудом оставшись в живых, все лицо в крови — а этот ублюдок не придумал ничего оригинальнее, как приставать с дурацкими вопросами:
«Ты ведь спишь с Патом Кензи?» Боже праведный! — Она поднесла руку ко лбу, откинула с лица волосы и придержала их. — В общем, я сказала: «Отстань, Филипп!» — или что-то в этом духе и пошла себе, а он: «Крошка моя, на этот раз я так отделаю тебя, что на всю жизнь запомнишь». — Она затянулась. — Хорошенькое дельце, а? Значит, он хватает меня за руку, а я другой рукой лезу в сумочку, достаю пугач и стреляю в него. Он падает на пол, затем встает на четвереньки. И тут я ему врезала. Ногой. Он теряет равновесие и на карачках ползет из дома на крыльцо. Я стреляю ему вдогонку. Выхожу на крыльцо, смотрю на него и понимаю, что все ушло. Я хочу сказать — все, что между нами было, все чувства, которые я питала к нему, перегорели